Семь порочных дней

Подойдя, он толкнул пьяного хама локтем:

— Извините, но это ваша рука касается моей сестры?

Здоровяк выпрямился и, подражая жеманному аристократическому произношению, ответил:

— Полагаю, это так и есть, сэр.

Колин хлопнул его по плечу:

— Что ж, тогда моя рука коснется тебя.

Он врезал громиле кулаком в живот, вложив в удар всю силу, а затем заехал ему по лицу.

Минерва вскинула руки ко рту, заглушив испуганный вскрик.

Даже не успев моргнуть, здоровяк рухнул как подкошенный, увлекая за собой стол и стоящую на нем посуду. Звук бьющегося стекла и треск дерева, разлетающегося в щепки, наполнил комнату. Все посетители разом обратили взоры на Колина, который стоял над поверженным противником, тяжело дыша и встряхивая рукой, которой наносил удары. На лице его была написана едва сдерживаемая ярость.

— Не прикасайся к ней. Никогда, — произнес он голосом, напоминающим холодную сталь, а затем, кивнув семейству Фонтли, взял мисс Хайвуд под локоть и вывел из комнаты. Едва они вышли, в столовой воцарился хаос. Минерва вздрогнула, услышав стук отодвигаемых стульев, а затем сердитые голоса.

— Как вы посмели досаждать этой юной леди! — отчетливо донесся возглас мистера Фонтли.

А затем раздался высокий тенор Гилберта:

— За это вы будете гореть в аду! Она божья женщина!

«Брат» и «сестра» остановились у подножия лестницы и одновременно расхохотались.

— Нам лучше подняться наверх, — сказала Минерва.

— Вы в порядке? — спросил Пэйн, остановив ее на верхней площадке и окинув взглядом с ног до головы. — Он не причинил вам вреда?

— Нет-нет, спасибо, — она сглотнула. — А вам?

Колин отпер дверь:

— Это мой лучший день рождения.

Они ввалились в номер, хохоча. Виконт рухнул в кресло, а Минерва, зажигая лампу, упрекнула:

— Вы просто невероятны!

— Да ладно, — ухмыльнулся Пэйн. — Признайте, что было весело.

Она невольно прикоснулась к уголку рта:

— Я… Я никогда такого не делала.

— Не делали что? Не пели баллады на публике? Не становились причиной драки в таверне?

— Ни то, ни другое. Никогда И я никогда еще не делала так. — Она потянулась, взяла руку виконта и повернула ее к свету. — Ох, у вас кровь идет!

— Пустяки. Просто ссадина.

Возможно, и в самом деле не стоило волноваться, но Минерва принесла умывальный таз и мыло. Ей нужно было хоть чем-то себя занять, чтобы беспокойная, кипящая в ней энергия не выплеснулась иным, опасным образом.

У нее дрожали руки, когда она готовила все необходимое для обработки раны. Этот мужчина — настоящий дьявол, ходячее воплощение хаоса. Невозможно предсказать, какую байку он сочинит или какой опрометчивый поступок совершит в следующую минуту. Во время путешествия он может подвергнуть риску ее доброе имя, безопасность и репутацию в ученом мире.

А может, даже ее сердце.

Но надо признать, он действительно умеет всё превратить в развлечение.

Вернувшись к столу с чистым носовым платком в руках, Минерва более тщательно осмотрела повреждение. Пэйн был прав: это всего лишь ссадина на костяшках пальцев, но он получил ее, защищая свою спутницу. Втайне желая поцеловать отважную раненую руку, Минерва осторожно промокнула кровь влажной тканью, а затем прикоснулась к перстню-печатке на пальце Колина:

— Бьюсь об заклад, тот человек несколько недель будет носить на щеке ваш фамильный герб.

Виконт коротко рассмеялся:

— Неплохо, хотя он заслуживает куда большей взбучки.

— Не могу поверить, что вы так легко его уложили, ведь он такой здоровяк! Где вы научились так драться?

— В боксерской школе. — Пэйн вытянул пальцы и слегка поморщился. — Все лондонские щеголи без ума от бокса и посещают зал Джентльмена Джексона (35) и тому подобные заведения. Вы мне лучше скажите, — его голос помрачнел, — где вы научились так петь?

— Как? — Минерва, склонив голову, продолжала изучать его рану.

— Так. Я прожил в Спинл-Коув более полугода и за это время посетил бессчетное количество убогих местных салонов (36), не говоря уже о неофициальных званых вечерах в «Рубине королевы», а также о воскресных церковных собраниях. Я много раз слышал, как пели Диана и Шарлотта. Бог мой, я даже слышал, как пела ваша матушка! Но ни разу не слышал вашего пения.

Минерва пожала плечами, отрывая для повязки полоску полотна:

— Меня едва ли можно назвать искусной певицей. Всё, что я знаю, — это баллады, которые выучила еще в детстве. Когда я подросла, то начала при каждой возможности отлынивать от уроков музыки. Я терпеть не могу все эти скучные занятия.

— Ни за что не поверю, что вы находите пение скучным. А еще не поверю, что вы не упражнялись в пении, судя по тому, как легко вспомнили слова.

Минерва покраснела: она действительно делала это, когда никого не было поблизости — напевала во время прогулок. Но так как ей казалось, что петь для самой себя — это так же странно, как и читать на ходу, то она не решилась признаться Колину в этой привычке.

— Я оставляю пение Диане.

— А! Вы не хотите ее затмить.

Она рассмеялась:

— Да разве я могу затмить Диану?

— Я полагаю, ваша сестра довольно яркая особа: золотые волосы, сияющая кожа, солнечная улыбка. Всё так и излучает свет. Может, вы и не в состоянии ее затмить. — Пэйн склонил голову на бок и взглянул на собеседницу под другим углом. — Но, Мин, вы можете ее перепеть!

— Мы сестры, а не соперницы.

Виконт пренебрежительно фыркнул:

— Все женщины — соперницы, а сестры — самые рьяные. Дамы вечно соревнуются между собой, словно на скачках, сравнивая себя с остальными. Даже не могу сказать точно, как часто от меня требовали назвать, какая из дам самая красивая, самая умная, самая изысканная, с самой легкой походкой. И кто выспрашивал меня об этом? Всегда только женщины. И никогда — мужчины, потому что их такие вещи не волнуют. По крайней мере по этим качествам они дам не сравнивают.

Минерва взглянула на Пэйна с подозрением:

— А какие дамские качества обсуждают мужчины?

— Я отвечу на этот вопрос как-нибудь в другой раз, находясь в более выгодном положении и не истекая кровью.

Минерва туго забинтовала ему руку:

— Мы сейчас говорим не о юных великосветских девицах, а о моей сестре. Я ее люблю.

— Настолько, что готовы скрывать свой уникальный талант, дабы сравнение не причинило ей страданий?

— Мой талант? — Минерва еще туже затянула повязку, и Колин скривился от боли. — Вряд ли пение — мой уникальный или лучший талант.

— А, теперь мне всё ясно. — Виконт осторожно прижал к груди забинтованную руку. — В вас живет абсолютно тот же дух соперничества, что и в других женщинах. Только вы соревнуетесь за другие звания: самой непривлекательной, самой неприятной, самой неинтересной для потенциальных женихов.

Мисс Хайвуд моргнула, глядя на Пэйна. Он, несомненно, опять над ней подшучивал, но почему-то ей показалось, что в этих словах есть доля истины.

Она свернула остатки полотна, убрала их в чемодан и сказала:

— Возможно, я такая и есть. Я предана моим исследованиям и не уверена, что вообще когда-либо пожелаю вступить в брак. Во всяком случае, не с тем мужчиной, которого моя мать мечтает видеть зятем. Так что я, действительно, всегда с удовольствием уступала Диане право быть самой красивой, самой изящной, самой доброй. И лучшей певицей. Пусть забирает себе всех поклонников.

Колин поднял брови:

— Кроме меня.

— Вы — особый случай.

— Сочту это за комплимент.

— Право, не сто́ит.

А еще ему не сто́ит смотреть на нее так пристально и испытующе.

— Вам уже давным-давно надо было жениться, — выпалила Минерва. — Почему вы этого не сделали? Ведь если вы не желаете спать в одиночестве, брак для вас — разумное решение. Каждую ночь у вас под боком была бы жена.

Виконт негромко рассмеялся:

— Вы хоть знаете, сколько мужей и жен на самом деле спят в общей постели после завершения медового месяца?