Семь порочных дней

Она нужна ему в постели? В это даже сложно поверить. Но тут Минерва напомнила себе, что виконту необходима не именно она. Видимо, ему сгодится любая женщина.

— Так вы хотите сказать, что тот трагический случай в детстве и есть причина вашего безнравственного поведения?

— Да. Это мое проклятие. — Колин издал глубокий и громкий вздох, явно рассчитанный на то, чтобы вызывать сострадание.

И это у него получилось. В самом деле получилось!

— О, небеса! — Минерва сглотнула ком в горле. — Вы, вероятно, все время так поступаете: каждую ночь рассказываете женщинам свою печальную историю…

— Не совсем. Моя печальная история идет впереди меня.

— …и они простирают руки со словами: «Иди сюда, бедный милашка, дай я тебя обниму», задирают юбки и все такое? Не правда ли?

— Иногда, — последовал уклончивый ответ.

Минерве было ясно, что женщины вели себя именно так. Должны были. Ведь то же самое произошло и с ней: едва Пэйн закончил свой рассказ, грудь переполнили сильные чувства — печаль, сострадание. И, зародившись где-то в глубине чрева, по венам побежали сигналы материнской заботы. Вся женская сущность Минервы откликнулась на этот призыв.

А затем сердце начало вкрадчиво нашептывать порочные и лживые утверждения, эхом отдающиеся в каждом ударе пульса: «Пэйн — сломленный человек. Ты нужна ему. Ты можешь его исцелить».

Умом она понимала, что этого делать нельзя. Бесчисленное количество женщин уже пытались приложить руки, не говоря уже о других частях тела, к «исцелению его разбитой души» — и безуспешно.

Но хотя голове было ясно, что глупо поступать так же, тело Минервы стремилось обнять и утешить Колина.

— Не могу поверить, — выдохнула она, обращаясь, скорее, к себе. — Не могу поверить, что вы испытываете на мне свои чары.

— Ничего подобного. Я просто излагаю факты. Они вам не нравятся? Коли уж вы лелеете мысль заставить меня отправиться в эту поездку, вам следует знать мои условия. Я не езжу в экипажах, а значит, весь день буду скакать верхом. Я не смогу этого делать, если хорошенько не высплюсь. А в одиночестве я не в состоянии уснуть. Ergo (18) вам придется разделить со мной постель. Если только вы не предпочитаете, чтобы я на каждом постоялом дворе находил себе какую-нибудь служанку.

На Минерву нахлынула волна отвращения:

— Фу!

— Если честно, я и сам не в восторге от этой мысли. Лет пять назад я бы счел отличным времяпрепровождением путешествие по Большой северной дороге (19) с такими ночевками. Но теперь эта мысль уже не так меня впечатляет. — Он прочистил горло. — Сегодня я, скорее, ищу покоя и даже не сплю с половиной из тех женщин, что оказались в моей постели, если вам ясно, о чем я.

— Но это же бессмыслица какая-то, — удивилась собеседница.

— Вам и не обязательно понимать. Господь свидетель, я и сам этого не понимаю.

Она села рядом с Колином, опершись на стену. Руки их соприкоснулись под одеялом. Даже через такой незначительный контакт ощущалось беспокойное состояние виконта. Тот пытался скрыть волнение, но после многих лет бдительного наблюдения за страдающей астмой сестрой Минерва умела различать малейшие признаки недомогания. Как можно не обратить внимания на хриплое дыхание и беспокойное сокращение мышц Пэйна, выдающие его отчаянное стремление покинуть это место?

Мисс Хайвуд была не из тех, кто отступает перед сложностями, не попытавшись разобраться. В конце концов, она ведь ученый.

— Это из-за пещеры? Или с вами такое каждую ночь?

Колин не ответил.

— Вы говорите, это продолжается с самого детства. Со временем вам стало лучше или хуже?

— Я бы предпочел это не обсуждать.

— О да, конечно.

Как жаль, что он так страдает! Но до чего же печально, что для облегчения мук Пэйн обратился к бесконечной череде женщин! Сама мысль об этом показалась Минерве отвратительной. Хотя и вызвала странную зависть, заставив слегка покраснеть под купальным костюмом.

На языке вертелся не дающий покоя вопрос, и она, не сдержавшись, задала его:

— Кто была та женщина, позапрошлой ночью? Это не имело бы значения, если бы не…

Если бы та особа, кем бы она ни была, не имела власть превратить жизнь Минервы в сплошной кошмар.

Немного помолчав, виконт нехотя ответил:

— Джинни Уотсон.

Минерва охнула. Она знала эту веселую молодую вдову, стиравшую белье постояльцев пансионата. Вероятно, та заодно оказывала услуги прачки — и не только — обитателям замка, но на сплетницу не походила.

— Она для меня ничего не значит.

— Но разве вы не понимаете, что это-то как раз хуже всего?

Влажная ткань ее купального костюма зашуршала о камни, когда Минерва, оттолкнувшись от стены, села прямо и повернула лицо к собеседнику:

— Ведь бессонница — распространенная проблема. Определенно, должно быть какое-то решение. Если вы не можете ночью заснуть, почему бы вам не зажечь пару ламп? Почитайте книгу. Выпейте теплого молока. Сходите к доктору — пусть он пропишет вам снотворный порошок.

— Эти идеи не новы. Я испробовал все и даже больше.

— Ничего не помогло?

Падающие капли снова начали отсчитывать тишину. Раз, два, три…

Колин легко провел пальцами вверх по руке Минервы, а затем медленно склонился к ней и прошептал на ухо:

— Один способ срабатывает.

Его губы нежно коснулись ее щеки.

Минерва напряглась. Все ее нервные окончания встали по стойке «смирно». Она не знала: то ли ужаснуться, то ли возрадоваться тому, что виконт хочет сделать ее еще одним звеном в бесконечной цепочке своих любовниц.

«Ужаснись!» — приказала она себе. Она просто обязана ужаснуться.

— У вас совсем нет стыда, — прошептала Минерва. — Поверить не могу в то, что происходит!

— Я и сам до некоторой степени потрясен. — Его губы скользнули по ее подбородку. — Но вы самая удивительная девушка.

— Вы пытаетесь воспользоваться ситуацией.

— И не отрицаю этого. Почему бы вам не поступить так же? Я хочу вас поцеловать. А вы отчаянно нуждаетесь в поцелуе.

Положив руку на плечо Пэйна, Минерва оттолкнула его. Пещера наполнилась ее обиженным молчанием.

— Зачем вы предложили мне это?

— Потому что прошлой ночью вы хотели поцеловать меня в ответ, но не знали, как это сделать.

Сердце подскочило к самому горлу. До чего же унизительно! Как он только мог такое сказать!

Не говоря ни слова, Колин снял с нее очки, сложил их и убрал в сторону.

— Поверить в это не могу, — прошептала Минерва.

— Вы это уже говорили. — Он, медленно придвинувшись, прижался к ней. — Но знаете, Матильда, что вы не сказали?

— Что?

— Вы не сказали «нет».

Виконт потянулся в темноте к собеседнице, ладонью скользнул по ее щеке, обхватил подбородок, а большим пальцем стал чертить круги — все шире и шире, пока не коснулся им нижней губы Минервы.

— Ваш рот создан для поцелуев, — прошептал он, поднимая ее лицо к своему. — Вы знали это?

Она покачала головой.

— Он такой мягкий и щедрый, — склонившись ниже, Пэйн ладонью поднял ее подбородок еще выше. — Сладкая.

— Ни один мужчина не называл меня «сладкой».

— А вас целовал другой мужчина?

Она снова еле заметно покачала головой.

— Вот в этом-то все и дело. — Пэйн нежно, еле касаясь, провел губами по ее губам, послав по жилам Минервы чувственную волну, и удовлетворенно промурлыкал. — Ваши уста на вкус — словно спелые сливы.

Не сдержавшись, она засмеялась:

— Но это же нелепо!

— Почему?

— Потому что сливы в этом году еще не поспели.

Он коротко и хрипло расхохотался, отчего вздрогнули их тела:

— Ваша логика точно не доведет вас до добра. Но это можно исправить основательными поцелуями.

— Я не хочу ничего исправлять.

— Возможно. Но полагаю, что вы действительно хотите поцелуев. — Пэйн прижался губами к ее щеке, и его голос упал до чувственного шепота. — Не так ли?

Она хотела! Ох, как же она хотела!

Минерва не могла отрицать это, особенно когда Пэйн прикасался к ней вот так. Она жаждала, чтобы он ее поцеловал, и ей хотелось целовать его в ответ, трогать, гладить, крепко обнимать. В ней все еще пульсировали всколыхнувшиеся ранее нежные, материнские чувства, несмотря на попытки их урезонить. Сердце продолжало гнать по жилам сладкую ложь: «Он нуждается в тебе. Ты можешь его исцелить».