Страница 11 из 40
Отвыкшая видеть людей за время блуждания по лесам, Нюра испугалась. Она со страхом наблюдала за приближающимися всадниками, поглядывая в сторону спасительной лесной чащи. Но не решилась бежать и искать в ней спасения.
Между тем всадники на полном скаку приблизились к полянке и окружили их со всех сторон. Тот, который ехал впереди, почтенного вида мужик, натянул уздечку и, непривычно окая, спросил:
– Гей, хто вы?
– А вы? – вопросом на вопрос ответил Никифор.
Прежде чем ответить, мужик нахмурил густые с проседью брови и слегка пригнул голову:
– Сказывай, кому грю. А не то… – Он многозначительно коснулся пристегнутой к широкому ремню сабли.
– Не пужай, не на того нарвался. – Никифор смело взглянул в глаза незнакомцу и слегка подался грудью вперед.
Мужик неожиданно громко расхохотался и, убрав руку, погладил гриву коня. Захохотали и все остальные сопровождавшие его бородачи. Вдоволь насмеявшись, вожак погладил свою окладистую бороду и уже менее требовательным тоном спросил:
– Беглые или как?
– Иш ты, никак вора во мне выглядел? – оскалился Никифор, явно нарываясь на неприятности.
– Рожа у тя разбойная, а глазищи… Поди свычен головы с плеч сечь?
– Слазь с коня, опробуй. – Никифор угрожающе описал саблей дугу над головой и недоверчиво покосился на спрыгивающих с коней мужиков. – Токмо не все разом, а то…
Он грозно повел вокруг стволом пистолета.
– Не пужай, и мы пуганы! – Предводитель на удивление легко спрыгнул с коня и обнажил саблю. – А силушкой померяться завсегда рад! Шире круг, браты. Встревать не дозволяю, а ежели што…
Как только Петр Кочегуров появился в лагере, жизнь поселенцев закипела с удвоенной энергией. Крепкий, веселый, активный есаул умудрился расшевелить всех. Казакам и казачкам, которые с осторожностью относились ко всему происходящему, затея со строительством крепости показалась вдруг желанной и заманчивой. Никакая тяжесть не была непосильной, и все делалось едва ли не бегом. Нравилось все – и простая, грубая, тяжелая работа, а особенно то, что рядом шумит сделавшаяся уже родной река Сакмара.
Степняки все еще не напоминали о себе, но атаман Арапов был уверен, что они внимательно наблюдают за казаками и, возможно, готовятся к нападению. Где бы мужики ни находились: в лесу, на берегу реки или трапезничали в тесном кругу в лагере, – имеющееся оружие всегда держали при себе. Мало ли чего. Огородившись широким рвом, поселенцы почувствовали себя увереннее.
Работали всегда слаженно, дружно. Со свистом продираясь сквозь кусты, деревья одно за другим падали на землю. С них тут же обрубали сучья, стесывали кору и несли на поляну, где выкладывали в ряд для просушки. Затем, чтобы расширить поляну, приходилось корчевать пни на вырубках.
Когда ранним утром казаки в очередной раз вошли в лес, Степка подбежал к большому пню, пнул его ногой, попробовал расшатать руками, потом вскочил на него и звонко крикнул, озорно подмигивая:
– Атаман, а оно не корчуется!
– Я вот те, – погрозил ему пальцем, широко улыбнувшись, Арапов. – Неча тут паясничать.
– Дай-ка топор. – Гурьян Куракин вразвалку приблизился к пню и отстранил могучей рукой Степку. Мощными ударами он стал обрубать вросшие в землю корни.
– Навалитесь-ка! Раз-два! – включился в работу есаул.
Пень ни с места.
– Ах ты, чертяка! – Кочегуров, вспотев, вместе с Куракиным, Степкой и Плотниковым Аверьяном попытался перевернуть пень.
Слегка стонали корни. Пень стоял.
Есаул со всей силы нажал на подведенный под пень рычаг, потом сплюнул и беззлобно выругался:
– Во прирос, ядрена вошь! Сразу так вот и не сдюжишь!
– Пущай стоит, бес с ним, – злорадно ухмыляясь, высказался Крыгин. – Мы казаки, а не дровосеки.
– А ну погодь. – Данила Осипов подошел к рычагу, поплевал на руки и взялся за его конец. – А ну подсоби!
– Зараз. – Гурьян ухватился рядом и встряхнул головой. – Че, валим?
– Ешо одно бревнышко под корни засуньте, – поучал, скрестив на груди руки, Крыгин. – Ан апосля и жми.
– Мож, и мне подсобить? – шутки ради вскочил на пень Степка. – А то я зараз.
– Слазь, – свирепо рыкнул на него Плотников и с силой всадил под корни еще один рычаг. Жердь вошел плотно. Аверьян примерился к нему руками, поплевал, как и Осипов, на ладони и нажал с такой силой, что заскорузлые корни со стоном лопнули и освобожденный пень тяжело повалился на бок.
Оглянувшись, Аверьян увидел благодарный взгляд атамана и крикнул, задыхаясь от внезапного чувства радости:
– Во как значится! По три-четыре казака – пойдет!
Скоро все казаки включились в работу. А через час, наловчившись, они с помощью рычагов выдирали пни, словно грибы. В полдень уставшие, но довольные проделанной работой мужики вернулись в лагерь, где их поджидали казачки, накрывшие под раскидистыми ветвями осины стол.
После трапезы, как было заведено, расположились на отдых. Кочегуров присел рядом с прилегшим в теньке атаманом и, жуя стебель травинки, как бы нехотя сказал:
– Все бы хорошо, кабы вот знать доподлинно, што не зазря все энто!
– Об чем ты энто? – посмотрел на есаула Арапов.
– Об крепостице, об чем же ешо. Вот мы здеся пупы рвем, а придут киргизы, все порушат, спалят и нас изведут.
– Опять ты за свое. – Атаман недовольно поморщился. – Не знал бы тя, подумал бы, што боишся. А щас не ведаю, что и подумать. Угомонись-ка ты, Петро, и спрячь зенки свои.
Увидев по изменившемуся лицу Кочегурова, что произнесенные слова глубоко тронули его, Арапов потянулся и, желая смягчить возникшее напряжение, примирительным тоном сказал:
– Поостерегутся степняки к нам соваться, помяни мое слово.
– Рисковый ты, Василий, дюже рисковый. Нас же здеся всего ничего. Ежели кыргызы задумат, то голыми руками…
– Знаш что, Петро. – Арапов вновь прикрыл глаза и ухмыльнулся. – Вот сметлива у тя башка, а жизни все одно не разумеешь! Нам бы токо начать, а будущей весной народу, как слепней, поналетит.
Кочегуров недоверчиво покачал головой и нахмурил лоб:
– Эх, думай про меня, как хош, но все одно сумлеваюсь я! Я ужо весь Яицк в мыслях перебрал, но так и не надумал, хто захотит насиженные места покинуть даже ради рая, в коем мы твердынь возводим. На кыргызов сходить да сабелькой помахать – дело одно, а вот курени ставить на чужой землице – другое.
– И где энто ты чужую землицу узрел, злыдень? – горячо возразил Арапов. – А Яицк на чьей землице ставили? Аль запамятовал? А старуха Гугниха[12] откель взялась? Казаки мы – о сем завсегда помни, Петро. Мы Хосподом призваны сабелькой земли кайсацкие к россейским присоединять. Коль пришли на Сакмару, знать, наша энто земля, а не кыргызская. Да кочевники на нее особливо не зарятся. Не любят оне лесов и рек. Им все степь подавай! А ешо как проведают про грамоту государыни, и вовсе хвосты подожмут. Несподручно им с Россейским государством силами мериться!
– Все одно у меня на душе неспокойно, – признался есаул. – Кажный день нападения жду. Ты же сам мне про стрелы сказывал, да и про кыргыза на коне. Че энто значить могло?
– Черт его знат, што значит, – резко ответил атаман. – Сам ниче понять не могу. Да уж и денечков сколь прошло. Кабы степняки решили на нас походом идтить, давно бы ужо здеся были.
Кочегуров рванул ворот рубахи, посмотрел в небо и вздохнул:
– Марит-то как!
На самом деле день был прохладный и ласковый, просто душу тяготила неопределенность. Сейчас бы он согласился оседлать резвого коня, взмахнуть саблей и вперед хоть на тысячу степняков разом. А вот так сидеть и ждать он не мог, с души воротило ожидание такое. Может быть, подкрадется косорылый киргиз ночью, свяжет и уведет за собою в плен на гибель бесславную.
– В Яицк весточку править не думаш, Василий? – спросил Кочегуров, желая услышать утвердительный ответ и то, что в Яицк атаман отправит именно его.
12
Гугниха – былинная мать яицкого казачества.