За нами Москва.

Я раньше знал, что голод превращает человека в зверя, но никогда не думал, что сон «мертвит» человека. Ужасающее было зрелище — хоть весь полк руками бери. Люди ни на что не реагировали. Усталые, они засыпали мгновенно.

Далее Толстунов передал мне приказание генерала: «Держаться сегодня и завтра за высоту «151,0» и за Магренино особенно не цепляться. Держать Горюны на шоссе...»

Вошел Рахимов и доложил, что рота Танкова и взвод Бурнаевского прибыли и заняли свои позиции. Спросил, куда поставить капровцев.

— Капровцев пошлите в распоряжение подполковника Курганова, пусть они там отдохнут и прикрывают артиллерийские позиции на случай, если немец нас быстро сомнет. А с наступлением темноты они уйдут вместе с артиллеристами.

— Генерал же приказал их немедленно вернуть! — вмешался Толстунов.

— Но противник находится так близко, что если рота автоматчиков просочится к нам в тыл, она перебьет артиллеристов.

— А, тогда да! — согласился Толстунов.

— Я их сам поведу туда, товарищ комбат, — в знак согласия отозвался Рахимов.

Позвонил Курганов:

— Вы капровцев всерьез переподчиняете мне?

— Да, всерьез, товарищ подполковник. В случае чего — с тыла мне более нечем прикрывать ваши огневые позиции.

— Спасибо, дружище! Я вас понимаю, дорогой... Мои наблюдатели пусть сидят с командирами рот и взводов и докладывают мне их заявки. Пусть не стесняются. Иван Васильевич еще подбросил «огурцов».

Подполковник Курганов был самым строгим, требовательным и властным из всех командиров полков. Мы, младшие офицеры, его побаивались, но уважали за справедливость. Признаться, для меня были приятны его «Спасибо, дружище! Я вас понимаю, дорогой!», и особенно меня обрадовало его «Пусть не стесняются»...

— Огурцы! Огурцы прибыли! Огурцы прибыли! — закричал я, отдавая трубку полевого телефона дежурному телефонисту.

Бозжанов и Толстунов смотрели на меня, как на помешанного.

— Какие такие огурцы? Ты что, комбат?

— Иван Васильевич прислал.

— Какой Иван Васильевич?

— Генерал Панфилов подбросил нам снарядов.

— Фу! К бесу тебя, комбат! Я думал, что ты тронулся, — радостно улыбаясь, замахал рукой Толстунов.

— Да, я тронулся, Федор Дмитриевич. Теперь малость поддадим жару немчуре. Знаешь что, теперь я перед Горюнами огневую завесу могу поставить. Пусть попробует сунуться.

— Да постой же, расскажи толком.

— Толком я расскажу не тебе, а немцам, они скорее поймут, чем ты.

— Ну, опять ты начинаешь, — огорченно развел руками Толстунов.

Бозжанову, стоявшему в недоумении, я приказал:

— Быстро ко мне Танкова, Рахимова, Степанова, Борисова!

Толстунов мало знал лейтенанта Танкова. Я кратко рассказал Толстунову о нем и о том, как мы сегодня впервые с ним по-настоящему познакомились на поле боя — в борьбе за полосу заграждения, куда были выброшены и два взвода из роты Танкова. Я рассказал Толстунову, с каким достоинством и выдержкой лейтенант Танков вел себя на поле боя. При этом я употребил выражение: «Он культурно воевал», и эти слова рассмешили Федора Дмитриевича.

...Пришли Рахимов, Танков, Степанов и скромный Борисов.

Бозжанов вошел последним и молча козырнул, как бы говоря: «Вот, я их привел».

— Степанов! Немедленно проверьте наличие средств связи у нас и у артиллеристов. Установить связь со всеми наблюдательными пунктами командиров рот и взводов.

— Слушаюсь, товарищ комбат!

— Идите выполнять! Борисов, сколько у вас повозок?

— Двадцать, товарищ комбат.

— Десять повозок с самыми лучшими конями поверх ящика нагрузить сеном или соломой и держать в готовности, чтобы на них эвакуировать раненых.

— Есть, товарищ комбат.

— Идите. Лейтенант Танков!

Танков, как и другие, вытянулся, чтобы выслушать приказ.

— Ваша рота составляет основной костяк горюновского гарнизона. За Горюны вам отвечать в первую очередь. Мы не будем мешать вам, мы уйдем отсюда к железнодорожной будке. Вы будете оборонять Горюны и охранять нас. Мой НП останется на месте. Уйдут отсюда только штаб и узел связи. Ко всем вашим наблюдательным пунктам прибудут артиллерийские наблюдатели. Через них без всякого стеснения давайте заявку на артиллерийский огонь подполковнику Курганову. У него хватит снарядов, по крайней мере, до наступления темноты. Противотанковые и зенитные орудия и саперов, что в районе Горюнов, полностью переподчиняю вам. Командуйте ими, как полновластный командир.

— Ясно, товарищ комбат, — задумчиво произнес Танков и, запнувшись, нерешительно добавил: — Только разрешите за советами к вам обращаться.

— Будьте уверены, в советах и в брани, товарищ лейтенант, отказа не будет, — смеясь, ответил за меня Толстунов.

Танков ушел. Бозжанов без разрешения юркнул за ним в дверь.

Заметив это, Толстунов, улыбаясь, сказал:

— Не выдержала душа поэта — пошел первый советник.

В это время Курганов начал бить изо всех своих пушек по немцам, а немцы — по Горюнам.

— Что это такое? — встревожился Толстунов.

— Обычная артиллерийская перебранка, — спокойно ответил Рахимов. — Значит, он уже на исходном ремни подтягивает...

В это время недалеко от нашего дома грохнуло несколько взрывов. Дом закачался, как при землетрясении, посыпалась штукатурка.

— Видать, не на шутку, — промолвил Толстунов, глядя в потолок.

Мы втроем наметили по карте НЗО и ПЗО, Рахимов пошел докладывать Курганову наши соображения и просьбы об артиллерийской поддержке.

Мы с Толстуновым вышли на улицу. Горело несколько домов. Борисов и горстка бойцов бегали, пытаясь потушить пожары.

— Борисов! — крикнул я. — Убирайтесь отсюда! Он остановился, указал рукой на горящие дома:

— А как же? Ведь добро... дома горят!

— Пусть горят! Немедленно все марш в лес! Они послушно побежали в лес.

Мы пошли на наблюдательный пункт.

— Хорошо, что заблаговременно эвакуировали местное население, а нам-то такая катавасия по штату положена, — сказал Толстунов.