Страница 34 из 87
Деревянный домишко, в котором мы сидели, вдруг заходил ходуном, посыпалась штукатурка, зазвенели стекла, затрещали косяки.
— Что это такое, Хаби?
— Бомбят, товарищ комбат...
Мы вышли на улицу. Гудели немецкие самолеты. Они звеньями шли с запада, против солнца, разворачивались, пикировали. Падали черные грушевидные бомбы, вздымались смерчем взрывы над Горюнами. Вдруг над самым лесом, со стороны Шишкина, прорезая воздух, с шелестящим свистом пронеслись тройка за тройкой маленькие наши истребители.
— Вот и наши! — вырвалось у Рахимова.
— Ребята, товарищи! Наши идут, наши идут! — слышались из окопов возгласы бойцов.
Истребители, как бы вынырнув из гущи леса, задрав носы, с протяжным воем взвились вверх, описывая дугу, мигом очутились над эскадрильей бомбардировщиков, разворачивающихся под прикрытием косых солнечных лучей, зашли им в хвост и открыли огонь.
Бомбардировщики, не доходя до того места, откуда они обычно шли в пике, рассыпались в разные стороны, беспорядочно сбрасывая свой бомбовый груз над лесом. Наши не отставали от бомбардировщиков, преследуя их, словно ястреб стаю гусей.
Один из неуклюжих немецких бомбардировщиков сначала качнулся с крыла на крыло, потом завилял, заметался и, припадая на левое крыло, пошел вниз.
Он рухнул на поляне у железнодорожной будки и взорвался, а остальные, прижимаясь к лесу, преследуемые нашими истребителями, ушли в направлении на Волоколамск...
Не успели мы перевести дух и еще раз взглянуть друг на друга, как снова раздался гул. Мы вскинули головы, ища в небесном горизонте самолеты: «Опять немец, или наш?» На сей раз тройками, шестерками шли наши бомбардировщики в сопровождении истребителей. Они шли над Шишкином, над Горюнами, над Матренином. Самолеты развернулись над районом Рождественское — Ядрово — Дубосеково и, отбомбившись, ушли в юго-восточном направлении, а вслед за ними прошмыгнули наши штурмовики, поливая пулями и мелкими бомбами след наших бомбардировщиков.
— Видно, наши решили авиацией упредить наступление противника, — сказал Рахимов.
Прошло несколько часов в напряженном ожидании наступления противника.
— Ну теперь, товарищ старший лейтенант, кажется, наш черед приближается, — сказал подполковник Курганов, слезая с коня.
Как бы в подтверждение его слова, разразилась громовая канонада артиллерийских залпов. Противник начал артиллерийскую подготовку. Взрывы вздымались впереди, в лесу. В воздухе зашуршало, зашелестело, заворковало, засвистело — на нас неслись вражеские снаряды. Мы едва успели укрыться в узкой траншее. Один за другим три залпа обрушились на Горюны. Тяжело ухнули взрывы, качнулись, сверкнув молниями, черные столбы, земля посыпалась мерзлыми комьями на голову. Дым, пыль, огонь заволокли деревню.
— Да он, подлец, метко угодил, — сказал Курганов, отряхивая с себя землю. — Думаю, он ведет огонь пока по площадям, у него наблюдателей впереди нет. Мы оказались под шальными залпами.
«Нечего сказать, «шальные залпы!» Если раз пять так продолбит, и прятаться некому будет, не то что дорогу держать», — промелькнуло у меня в голове.
На окраине села горели два сарая и дом. На пожаре распоряжался Борисов.
— Раненых много? — спросил я его.
— Четверо, легко...
— Значит, наши траншейки пригодились? Как хорошо, что людей из деревни вывели! — сказал Рахимов.
— Я пойду на огневую, — сказал подполковник, — Если наши наблюдатели засекли какую-нибудь батареи противника, прикажу подавить ее.
...Противник пошел в атаку. Наши встретили его огнем. Лес ожил трескотней ружейных выстрелов и пулеметных очередей. Шли немецкие цепи. Наши, прижав их к земле, перебегали к следующим позициям. Рота танков обгоняла залегшую цепь пехоты и на коротких остановках прочесывала лес огнем из пулеметов; иногда танки изрыгали беглый огонь из своих пушек.
Передовые части противника натыкались на наши минные поля и лесные завалы. Два танка подорвались на противотанковых минах. Немцы насторожились, но шли.
За нами оставалась последняя линия заграждений, за ней — поляна, в середине которой расположены Горюны.
Я попросил подполковника Курганова держать дорогу под огнем, а Танкову и Бозжанову приказал немедленно отвести людей к Горюнам и Матренину, не задерживаясь на последней линии заграждений.
У самого выхода из леса были установлены два фугаса — кучей наваленная взрывчатка. Фугасы были обложены заряженными противотанковыми и противопехотными минами, в расчете на детонацию фугаса от их взрывов, так как другими средствами для взрыва мы не располагали. Набредет ли на мины солдат или — еще лучше — танк? Сдетонируют ли наши фугасы?
Когда я подъехал к Горюнам, к моему удивлению, на южной окраине деревни на огневых позициях стояло четыре длинноствольных зенитных орудия. Ко мне подошел высокий старший лейтенант и доложил, что он прибыл в мое распоряжение до наступления темноты и по указанию Рахимова занял огневую позицию. На мой вопрос, почему он занял огневую позицию в самой деревне, старший лейтенант ответил:
— Для стрельбы по воздушным целям нам нужна открытая площадка с круговым сектором обстрела.
— А если самолеты сюда не пожалуют, а танки вот-вот выйдут из леса...
— Мы, товарищ старший лейтенант, и по танкам можем вести огонь, — прервал он меня, — у нас есть и бронебойные.
В штабе я, к моей большой радости, увидел Толстунова. Вместе с Рахимовым они пили чай.
Через несколько минут после моего прихода меня вызвал к телефону генерал.
— Курганов мне доложил, что вы рокируетесь. Это правда?
— Правда...
— Вы сумеете всех вывести?
— Почти все здесь...
— А успеете занять позицию?
— Успеем. Впереди еще одна линия заграждения, да и Курганов нас хорошо поддерживает...
— Журавли прибыли?
— Они заняли...
— Толстунов у вас?
— Я с ним только...
— Вы не успели с ним еще поговорить? Он вам кое-что расскажет. Немедленно эвакуируйте раненых. Маш...
Связь оборвалась.
На этот раз генерал только задавал вопросы и, обрывая меня на полуслове, видимо, очень спешил.
Толстунов кратко рассказал обстановку. Из его рассказа я понял, что противник переносит свои основные усилия на участок левого соседа нашей дивизии...
Особенно трудно приходилось выводить из боя полк Елина. Противник, вклинившись в боевые порядки полка, напал на командный пункт; командир отбился, начальник штаба был тяжело ранен, управление было дезорганизовано. Полк был расчленен на две части. Комиссар полка Петр Васильевич Логвиненко взял бразды правления в свои руки. Лишь благодаря его решительным действиям удалось организовать заслон в бреши прорыва, потом, под вечер, контратакой прорваться к своим, под покровом темноты собрать людей и навести порядок.
— Люди до того измучились, прямо с ног валились... Шли медленно. Как только сделаем привал и присядем, то уж смотри в оба — половина людей тут же засыпает... Ты ведь знаешь Петра Васильевича, характер хлеще твоего. Он сначала нервничал, угрожал, но потом устал, успокоился, образумился, начал с нами советоваться, называть нас «хлопцами»... На одной поляне остановились на привал. Комиссар созвал всех командиров и политработников и приказал нам протереть лица снегом три-четыре раза. Когда мы это проделали, он говорит: «Вот так, хлопцы, всегда разгоняйте сон. Я с самого вечера пользуюсь этим сноразгонсином. Как бы ни ныли ноги, не садитесь, а то заснете. А теперь идите по своим подразделениям и охраняйте их сон, — пока мы здесь разговаривали, ведь бойцы-то заснули...» Мы с комиссаром прошли вдоль колонны несколько раз. Представить себе не можешь, какая жуткая картина: люди спали кто где сел, что-то вроде мертвого муравейника...