Страница 33 из 87
Я вызвал Рахимова, Бозжанова, Танкова, Степанова, кратко изложил им обстановку и уяснил задачу, указал им по карте заграждения и минные поля и отдал необходимые распоряжения.
— Что, товарищ комбат, мы оставляем Горюны? — встревоженно спросил Танков.
— Нет, не оставляем. Сначала дадим бой противнику у заграждений и минных полей, а потом снова займем Горюны. Нас поддержат два кургановских дивизиона. Наши три взвода — считайте, это рота, капровцев почти две роты — вот вам, можно сказать, целый батальон. Впереди плотные заграждения и минные поля. Думаю, что до вечера можно будет повоевать. Я не принял бы такого решения, а сидел бы и ждал подхода противника к Горюнам, если бы не заручился твердым обещанием подполковника Курганова поддержать нас на первых порах огнем двух дивизионов, тем более, что генерал обещал подбросить около тысячи снарядов.
— Тогда другое дело, — сказал Бозжанов, — конечно можно повоевать!
— Ведите людей взводными колоннами от железнодорожной будки по шоссе.
— Но так мы обнаружим себя, товарищ комбат! — вырвалось у Танкова.
— Горбун-разведчик висит в воздухе. Он, конечно, видит наши окопы. Я хочу, чтобы немец знал, что мы здесь. Ведь не прятаться же мы здесь остались!
— Значит... — запнулся Бозжанов и недоуменно пожал плечами.
— Значит, — повторил я, — пусть он знает, что шоссе ему не зеленая улица.
— Дошло, товарищ комбат! — рассмеялся Бозжанов:
— Вы, Хаби, летите в Гусеново к генералу и доложите ему мое решение. А вы, товарищи, можете идти и действовать, если нет ко мне вопросов...
Рахимов не мог жить без схем, у него было развито графическое мышление. Другие командиры ушли выполнять приказание, а он сел чертить схему.
— Зачем вам схема? Берите карту и езжайте.
— Товарищ комбат, разрешите все-таки ваше решение отразить на схеме, хотя бы вчерне, — попросил он. — Признаться, до меня не все еще дошло, а я должен уяснить и понять, чтобы толком доложить генералу.
— Чертите, Хаби, уясняйте, коль вам не все еще ясно...
Спустя некоторое время Рахимов ознакомил меня со схемой.
— Вот так и докладывайте генералу, — сказал я. — Мне генерал приказал не задерживать капровцев. Когда он одобрит наше решение навязать бой противнику, прикрываясь заграждениями, скажите ему, что я решил задержать капровцев до наступления темноты.
— А если он прикажет немедленно снять капровцев, что тогда?
— Думаю, что генерал разрешит их оставить до вечера, если он одобрит мое решение.
Сложив бумаги в планшет, Хаби вышел.
Я остался один. Мне вспомнились слова подполковника. «С выходом противника к последней линии заграждения я отсалютую ему двумя-тремя залпами и под вашим прикрытием начну отход...» Я вспомнил эти слова и поддался тому чувству, которое охватывает каждого в боевой обстановке, когда ему говорят: «Мы уходим, а вы остаетесь». Но, к счастью, в это время вошел Борисов. Он немного постоял молча, затем робко спросил меня:
— Товарищ комбат, все уходят, а нам что делать?
— Как это все уходят?
— Танков уводит своих людей, Бозжанов поскакал в Матренино, Рахимов тоже помчался куда-то...
— Пусть уходят, а мы с вами здесь останемся. Здесь останется один взвод Танкова, почти половина взвода связи, медпункт да ваш взвод. Разве это, по-вашему, не войско? А? Это настоящий мощный гарнизон! Да и мы с вами, товарищ Борисов, самое главное начальство в батальоне!
Борисов добродушно улыбнулся и сказал:
— Да вот, мне показалось, что вы изменили свое первоначальное решение. Значит, мы...
— Мы отсюда не уйдем, Борисов. И люди наши от нас далеко не уйдут. Власть у меня, питание, одежда, боеприпасы и всякие надобности для всех — у вас, куда они пойдут! Они немножко повоюют, разомнутся, а потом все равно сюда придут...
— Как же людей кормить будем, товарищ комбат? — спросил Борисов, улыбаясь в ответ на мой шутливый тон.
— Это уж вы сами решайте со старшинами рот, но чтобы пункт боепитания, медпункт, пищеблок работали, как исправная машина. Проверьте сами лично. Да, в первую очередь накормите капровцев. Возьмите их старшин, обеспечьте их всем необходимым.
...Запищал зуммер полевого телефона.
— Что это вы, Момыш-улы, в день несколько решений принимаете?
— Не я, товарищ генерал, меняю свои решения, а обстановка. Ведь немец-то не пошел по пятам Капрова. Он рокируется, и мы временно.
— Это Георгий Федорович, наверное, натолкнул вас на такое решение?
— Да, товарищ генерал. Он кое-что посоветовал и подсказал мне.
— Если вы с Кургановым гарантируете мне сегодняшний день на этом направлении, я утверждаю ваше решение.
— Мы отвечаем за свои решения, товарищ генерал.
— Хорошо. Я вам кое-что подброшу и попрошу хозяина помочь летунами, но вы не слишком увлекайтесь.
Я вспомнил слова генерала на одном из совещаний командиров и комиссаров, где он говорил: «Командир несет личную ответственность за вверенное ему войско, поэтому-то ему предоставлено право говорить вместо «полк» — «я». Под командирским «я» мы подразумеваем подразделение, часть, соединение под его командованием. Когда войско — люди — совершают что-либо удачное, всегда находятся командиры-грудобои, которые выпячивают свое «я»: я, мол, сделал; а когда постигает неудача — тут уж, извините, оправдываются, сваливают на своих подчиненных или на соседей. Нет, извольте набраться мужества и при неудачах говорить не «полк оставил», а «я отдал»...».
Мне сейчас не хватало Федора Дмитриевича Толстунова, старшего политрука, инструктора нашего полка.
Он с первых боевых дней пребывал в нашем батальоне и был участником почти всех его боев. Толстунов открыто не вмешивался в дела батальона, как это делали иные политработники, а скромно бродил по переднему краю, беседовал с людьми, при случае становился рядом с бойцом в окопе и вел огонь по наступающим цепям противника или иногда по приказу командира шел в контратаку, увлекая группу красноармейцев.
Со мной он был на «ты». Информируя меня о каких-либо неполадках или недоразумениях, он не угрожал, как это делали другие, что доложит комиссару полка, и не требовал «немедленного устранения», а спокойно говорил: «Что бы такое предпринять, чтоб...», «Как ты думаешь, комбат?» — спрашивал он меня, и когда я принимал решение, а горячий Бозжанов выпаливал какую-нибудь реплику, он строго останавливал его словами: «Комбат же приказал! Какой же может быть разговор?! Наше дело — исполнить то, что приказано, и доложить!»
Тогда в батальоне не было комиссаров — Толстунов был нештатным моим комиссаром и другом.
Где он теперь?..
Вошел Рахимов.
Я обрадовался, вскочил, чуть не вытянулся перед ним и спросил:
— Ну, что привез, Хаби?
— Генерал же разговаривал с вами, товарищ комбат, — ответил он спокойно, раскрывая свой планшет.
— Ну, что он вам сказал, Хаби?
— Он ругал вас, — буркнул Рахимов, раскладывая кофту на столе. — Говорил, что вы оголили основную позицию и побежали вперед. Подполковник Курганов...
— Разве он там был?
— Он раньше меня приехал туда. Видимо, ему тоже здорово от генерала досталось. При мне генерал ему сказал: «Вы мне, Георгий Федорович, ответите за участь батальона». Меня от этих слов, товарищ комбат, передернуло, а комиссар дивизии, улыбаясь, говорит: «За участь батальона, Иван Васильевич, мы с вами ответим, а перед нами — командир батальона». Я не выдержал, спросил разрешения генерала и сказал: «Мы, товарищ генерал, умрем, но выполним задачу». Генерал в ответ: «Вы, батенька, не умирайте, а выполняйте задачу с меньшими потерями. Вы понимаете, что такое лишних два дня, лишних два часа для Москвы? Нам еще много предстоит боев, и нужно беречь и беречь силы, чтобы выиграть время. Главное — маневр: дал огневую пощечину немцу и, пока он опомнится, уходи на следующею позицию...» Потом генерал взял мою карту и схему и приказал доложить. Когда я кончил, по его лицу пробежали смешливые морщинки, и он сказал: «М-да, затея, видать, недурная... Заманчиво... Очень заманчиво. Но как она на деле получится?» Потом поднял трубку и говорил с вами. Одним словом, товарищ комбат, решение утверждено, и нам его надо выполнять, — закончил свой доклад Рахимов.