Нежна и опасна

Ве­чер мы сно­ва про­вели боль­шой друж­ной семь­ёй — я, де­душ­ка, Ки­рилл, Ко­ля, Олег и ещё ка­кой-то па­рень из служ­бы бе­зопас­ности. Я по­тихонь­ку на­чина­ла их раз­ли­чать, но име­на ещё пу­тала. Мы по­ужи­нали на кух­не Ма­ши и Мол­ча­нова, а чай выш­ли пить на тер­ра­су. Сол­нце са­дилось над Фин­ским за­ливом, об­ла­ка ок­ра­сились в на­сыщен­ный си­рене­вый цвет.

То чувс­тво, ко­торое тол­кну­ло ме­ня к Ки­рил­лу в при­мероч­ной «Ба­боч­ки», не ис­чезло. Я всё ещё ощу­щала при­тяже­ние к не­му. Это бы­ло по­хоже на то, как ес­ли бы я заш­ла в до­рогой кон­ди­тер­ский ма­газин: вос­торг от кра­соты и раз­но­об­ра­зия пи­рож­ных, ис­ку­шение ку­пить сра­зу пять штук, не­воз­можность от­вести взгляд от при­лав­ка. И сом­не­ния в глу­бине ду­ши: а нуж­но ли мне это? Мо­жет, обой­тись без слад­ко­го?

Не­уже­ли это и есть вле­чение? Так жен­щи­на по­нима­ет, что ей нра­вит­ся муж­чи­на?

С Мол­ча­новым всё бы­ло ина­че. Тог­да мне по­каза­лось, что в кровь пус­ти­ли кис­ло­ту: я вспых­ну­ла, по­теря­ла спо­соб­ность ду­мать, прев­ра­тилась в жи­вот­ное. Ин­стинкты взя­ли верх, и я кра­лась к муж­чи­не, как го­лод­ная ль­ви­ца к сво­ей жер­тве. К Ки­рил­лу у ме­ня не бы­ло та­кого не­обуз­данно­го бо­лез­ненно­го вле­чения.

Я пос­мотре­ла на то мес­то за сто­лом, где на дне рож­де­ния Ма­ши си­дел Мол­ча­нов. Оно сей­час пус­то­вало, но пе­ред гла­зами воз­ник его об­раз: сол­нечные оч­ки, скры­ва­ющие взгляд, клет­ча­тая ру­баш­ка, рас­трё­пан­ные вет­ром ру­сые во­лосы. Я пом­ни­ла каж­дое его дви­жение, каж­дый нак­лон го­ловы. Пом­ни­ла бе­реж­ный жест, ко­торым он об­нял Ма­шу, пом­ни­ла хло­пок проб­ки от шам­пан­ско­го, кри­ки «Горь­ко» и кла­цанье же­лез­ных щип­цов для мя­са. Пом­ни­ла го­ре, нак­рывшее ме­ня с го­ловой, как мут­ная вол­на.

И я по­няла: то, что я чувс­тво­вала к Ки­рил­лу, мож­но бы­ло наз­вать ис­ку­шени­ем — смесью лю­бопытс­тва, не­офор­млен­но­го же­лания, де­вичь­его ин­те­реса и ис­крен­не­го че­лове­чес­ко­го вос­хи­щения. А то, что я чувс­тво­вала к Мол­ча­нову, мож­но бы­ло наз­вать од­ним ко­рот­ким сло­вом — го­лод. Не смесь че­го-то, не при­ят­ное вол­не­ние, а гру­бый, му­читель­ный, фи­зи­оло­гичес­кий го­лод. Ес­ли бы я са­ма та­кого не ис­пы­тала, то не по­вери­ла, что так бы­ва­ет: что мож­но ра­зумом осоз­на­вать всю не­воз­можность на­ших от­но­шений, а те­лом так от­ча­ян­но их же­лать.

Да­же то, что он находился на дру­гом краю зем­ли, ме­ня не ос­та­нав­ли­вало.

На тер­ра­се го­рели фо­нари, но моё ли­цо было скрыто в те­ни. И хо­рошо. Мне не хо­телось, что­бы кто-то из при­сутс­тву­ющих до­гадал­ся о мо­ём уг­не­тён­ном сос­то­янии. Ещё не­дав­но я ве­рила, что всё у нас с Ки­рил­лом по­лучит­ся, а сей­час мне ка­залось, что я со­вер­ши­ла ошиб­ку. Ме­ня ки­дало из од­ной край­нос­ти в дру­гую, как не­уп­равля­емую лод­ку во вре­мя бу­ри.

Я соб­ра­ла со сто­ла пус­тые чаш­ки и по­нес­ла их на кух­ню. Мне хо­телось ос­тать­ся од­ной, что­бы ник­то не мог под­смот­реть смя­тение на мо­ём ли­це или под­слу­шать сом­не­ния в мо­их мыс­лях. Я не при­вык­ла пос­то­ян­но на­ходить­ся на ви­ду, в ок­ру­жении лю­дей, из ко­торых как ми­нимум двое по дол­гу служ­бы уме­ют счи­тывать эмо­ции.

Я пос­та­вила чаш­ки и та­рел­ки в по­судо­мо­еч­ную по­суду, ма­шиналь­но смах­ну­ла крош­ки со сто­ла. Те­перь, ког­да я пред­ста­вила Мол­ча­нова си­дящим за сто­лом на тер­ра­се, я не мог­ла ос­та­новить­ся и не пред­став­лять его вез­де. Один приз­рачный Мол­ча­нов ва­лял­ся на ди­ване с книж­кой, вто­рой щёл­кал пуль­том те­леви­зора, тре­тий жа­рил я­ич­ни­цу, чет­вёртый заг­ру­жал в хо­лодиль­ник про­дук­ты, пя­тый вклю­чал по­судо­мой­ку… Я при­ложи­ла па­лец к кноп­ке, как буд­то мог­ла по­чувс­тво­вать при­кос­но­вение Мол­ча­нова, и тут же уб­ра­ла. Не на­до. Так мож­но да­леко зай­ти.

Взгляд упал на дверь, ве­дущую в ван­ную ком­на­ту. Мгно­вен­но пе­редо мной вы­рос шес­той приз­рак, са­мый сног­сши­батель­ный — бо­сой, с мок­ры­ми во­лоса­ми, с од­ним лишь по­лотен­цем вок­руг бё­дер. Нет! Нет. Я бы­ла в этой ван­ной, я ви­дела: она гос­те­вая. Там ни­чего не на­поми­нало о хо­зя­евах — ни­какой кос­ме­тики, зуб­ных щё­ток, брит­венных стан­ков, фе­нов и рас­чё­сок. Там да­же по­лотен­ца бы­ли отель­ные — боль­шие, бе­лые, сло­жен­ные в стоп­ку. Мол­ча­нов мыл­ся в дру­гом мес­те. Где-то на вто­ром эта­же.

Один раз по­думав об этом, я уже не мог­ла выб­ро­сить эту мысль из го­ловы.

Я ог­ля­нулась: Ки­рилл раз­го­вари­вал с Оле­гом и Ко­лей. Ка­жет­ся, они об­сужда­ли ра­бочие воп­ро­сы, до ме­ня до­носи­лись об­рывки их бе­седы: «две­над­цать тонн не хва­та­ет» и «таль­ма­на по­теря­ли нак­ладную». Де­душ­ка ле­жал в мяг­ком крес­ле под кад­кой со стри­женым де­ревом и чи­тал «Де­ловой Пе­тер­бург» не­дель­ной дав­ности. Па­рень из СБ ку­рил у ог­ражде­ния и бол­тал с кем-то по те­лефо­ну. На ме­ня ник­то не смот­рел.

Я выс­коль­зну­ла в тём­ную при­хожую и на­щупа­ла пе­рила. Глад­кое прох­ладное де­рево ос­ту­дило го­рячие ла­дони. Я за­мер­ла, не в си­лах по­шеве­лить­ся. Я не дол­жна ид­ти на по­воду нез­до­рово­го лю­бопытс­тва. Это ка­кой-то ма­зохизм — пы­тать­ся про­ник­нуть в спаль­ню муж­чи­ны, ко­торый сам ме­ня от­дал дру­гому. Кро­ме то­го, ес­ли ме­ня зас­ту­ка­ют на­вер­ху, все по­дума­ют, что я боль­ная на го­лову. А Ки­рилл мо­жет до­гадать­ся о мо­их чувс­твах. Хо­тя нет, он ве­рил Мол­ча­нову как са­мому се­бе. И мне он то­же ве­рил…

Сер­дце зас­ту­чало да­же рань­ше, чем я осоз­на­ла, что сту­пила на пер­вую сту­пень­ку. Боль­ше я не мед­ли­ла. Взле­тела по изог­ну­той лес­тни­це и ока­залась в не­боль­шой у­ют­ной гос­ти­ной, яв­но об­став­ленной жен­щи­ной: свет­лая ме­бель ве­сёлой рас­цвет­ки, пу­шис­тый ко­вёр на по­лу, шкаф с кни­гами, ва­за на ко­моде. Ве­чер­не­го све­та из ок­на не хва­тало, что­бы рас­смот­реть ко­реш­ки книг и узор на ков­ре, но хва­тало, что­бы не спот­кнуть­ся в сумраке и не упасть.

В гос­ти­ную вы­ходи­ли че­тыре две­ри. Я по оче­реди заг­ля­нула в каж­дую. Две ком­на­ты ока­зались пус­ты­ми — ве­ро­ят­но, бу­дущие дет­ские. В од­ной — неч­то вро­де гар­де­роба и кла­дов­ки, а в пос­ледней, са­мой даль­ней от лес­тни­цы ком­на­те, я об­на­ружи­ла спаль­ню. Я заш­ла в неё и зак­ры­ла за со­бой дверь. На­щупа­ла на сте­не вык­лю­чатель и щёл­кну­ла кла­вишей. За из­го­ловь­ем кро­вати мед­ленно раз­го­релись скры­тые ис­точни­ки све­та.

Здесь он спал. С Ма­шей. Здесь они лю­били друг дру­га. Здесь они за­чали ре­бён­ка.

На од­ной тум­бочке сто­яло хрус­таль­ное блюд­це, в ко­тором поб­лёски­вали жем­чужные серь­ги. Там же ле­жал баль­зам для губ и ма­лень­кий тю­бик кре­ма. На дру­гой тум­бочке ва­лялись нес­коль­ко ави­аци­он­ных жур­на­лов, за­ряд­ка для те­лефо­на или план­ше­та, и сто­яла не­допи­тая бу­тыл­ка ми­нераль­ной во­ды.

Это его сто­рона кро­вати.

Я се­ла и вы­тащи­ла по­душ­ку из-под неб­режно на­кину­того пок­ры­вала. Под­несла её к ли­цу. Да! Это его за­пах. Не за­пах ту­алет­ной во­ды или кре­ма для бритья, а за­пах его те­ла — тон­кий, чис­тый, род­ной. Я не­лов­ко ткну­лась ли­цом в по­душ­ку и здо­ровой ру­кой кое-как на­тяну­ла на се­бя ку­сок оде­яла. Я бу­ду тут. Пусть ме­ня най­дут и убь­ют. Зас­тре­лят, как ма­му. Пле­вать.

Бес­прос­ветная тос­ка об­ру­шилась на ме­ня ла­виной и пог­ребла под со­бой. Я ещё силь­нее вжа­лась в по­душ­ку, по­тер­лась об неё ще­ками, носом и гу­бами. По­бежа­ли слё­зы. По­чему это слу­чилось со мной? Как мне жить даль­ше?

«Я обе­зору­жена» — за­пел те­лефон в кар­ма­не.

Я дос­та­ла его и пос­мотре­ла на эк­ран: ка­кой-то нез­на­комый но­мер, и, ка­жет­ся, да­же не рос­сий­ский. Я от­ве­тила на зво­нок:

— Да.