Степь 2

Ещё с того раза как ярицы прошли земельный круг, отношения к Матёрым у обеих девок разительно поменялось. Повзрослевшие, переродившиеся кутырки по-другому стали вести себя с вековухами и всю осень считай и зиму только и делали что мучили седовласых хранительниц Терема своими расспросами до состояния «проеденной плеши», как выразилась та же Любовь.

Про седьмое испытание девы своими расспросами выпытали всё что смогли, только «прелесть» этого круга заключалась в том, что двух одинаковых прохождений на памяти Матёрых никогда не получалось. Тем этот круг и отличался от остальных, что попросту был непредсказуем.

Вековухи поведали как сами проходили, притом воспоминания о былом-да-молодом вылились в дружную бабью попойку, растянувшуюся на всю ночь. Рассказали про всех, кого вспомнили, как проходили круг другие «меченые», притом случались и печальные, и трагические, и таких, как выяснилось хватало с лихвой, но Матёрые тут же заверили перепуганных девок, мол они верят и в Райс, и в Апити, и что те этот круг пройдут, ибо по их авторитетному мнению, достойны.

Рассказала Любовь, язва языкастая и о прохождении круга Тиорантой, нынешней царицей. Конечно, рассказала только то что знала, вернее, что та ей сама поведала, а о чём умолчала, того Любовь не знала, а додумывать не стала из принципа. В общем, Райс в душе готовилась ко всякому и примерно представляла себе, что ожидает её на круге, но также настраиваясь и на то что у неё всё будет как-то по-другому.

На дворе стоял приличный мороз, поэтому оделись в путь теплее обычного, так как Любовь заявила, что дорога не близкая, а на все расспросы «куда идём», до самого достижения цели сохраняла великую тайну.

Взвалили на плечи при помощи теремных девченят по тяжеленому заплечному мешку ни понятно с чем, и попрощавшись со всеми будто уходили навсегда или на собственные похороны, двинулись, но не в заповедный лес, как предполагала царская дочь, а строго в обратную сторону.

Шли перелесками по натоптанной дороге, и пройдя очередной лесок насквозь Любовь свернула в степь, и проваливаясь в пушистые сугробы, местами по пояс, а то и по самые груди, путешественники двинулись по заснеженной нетронутой пустыне в направлении известном лишь неразговорчивой Матёрой. Как оказалось, на этом круге и следующих Матёрым разговаривать с претендентками уже не запрещалось, но стервозная по своему характеру Любовь и в обычной-то жизни редко опускалась до разговора с девками, а сейчас и подавно.

Шли достаточно долго. Уже начинало темнеть. Райс, запыхавшись и взмокнув под тяжестью тулупа и гружёного мешка, шагала за вековухой след в след, абсолютно не глазея по сторонам. Не до этого было. А Любовь, казалось, не знала усталости и пёрла как лосиха на выпасе.

Наконец, вековуха резко встала как вкопанная и огляделась будто сбилась с пути. Райс, уткнувшись в неё тоже остановилась, и утерев варежкой взмокшее лицо закрутила головой, с удивлением отметив, что даже не заметила, как вскарабкались на высоченный холм, где теперь они стояли парочкой оглядывая темнеющие просторы, раскинувшиеся без конца и без края во все стороны.

– Ну, вроде успели, – выдохнула облегчённо Любовь, принимаясь рыть снег ногами, что-то разыскивая.

Снег на вершине едва достигал щиколоток и слежался плотным, сдавленным настом, поэтому ступать по нему оказалось сподручно, глубоко не проваливались. Но как оказалось, Матёрая не искала что-то, как изначально решила Райс, а откапывала, освобождая от снега нечто большое и плоское. Видимо искать ей даже под снегом не требовалось, потому что точно знала где и что находится.

Наконец вековуха срыла холмик, выдававшийся на ровной поверхности выпуклым сугробом, и Райс поняла, что та откапывала. Это оказался большой камень, плоский и ровный как специально сточенный. Размером в полтора роста в длину и в размах рук в поперечнике. Вековуха как камень очистила, принялась вокруг него дорожку вытаптывать, а как закончила, оглядела проделанную работу, удовлетворённо что-то пробурчала себе под нос и отправилась вниз по пологому склону, распинывать снег внизу, утаптывая следующую поляну и сооружая из снега заградительную стену с подветренной стороны.

Сбросив наконец свой мешок и стянув второй с ярицы, бегающей за ней как собачонка, пристроила поклажу на краю утоптанного места. Райс всю дорогу гадала, что же такое тяжёлое тащила за спиной, а когда Любовь развязав мешок, стала вынимать оттуда колотые поленья, даже рот раскрыла от возмущения, но возмутиться ей Матёрая не дала, пресекая на корню бессмысленный девичий бунт.

– А ты чё думала? Пока ты в круге валяться будешь мне тут замерзать чё ли? Я в ночь обратно не пойду. Заночую у костра. С утра уйду, а ты как Вал отпустит сама притопаешь в Терем. Я думаю, по следу дойдёшь, не заблудишься. А коли в эту ночь не придёт, что, замерзать будешь, дожидаясь следующей? А коль и на вторую не явится? Да на третий день ты каждое полено целовать будешь, что останется. Так что не дёргайся, ещё мало принесли.

Из рассказов рыжая знала, что этот круг долгим не бывает и всегда укладывается в три дня, вернее в три ночи. Особо «одарённые» задерживались и до пяти, но это уже крайности. Ну, а те, кто дольше, то находили их на том камушке замёрзшими. Хотя «ледышек» уже и в первую ночь было предостаточно.

В рядах последних Райс себя видеть категорически не желала и надеялась управиться за одну ночь, как и её мама в давние времена. Хотя внутренне всё же готовилась на более долгое пребывание «в гостях» у Вала Вседержителя.

Они практически не говорили между собой. Матёрая развела крохотный костерок и обе уселись рядом пить густой мясной отвар, заранее приготовленный ещё в Тереме и теперь разогретый в котелке. Хлебали по очереди. Райс ни пить, ни есть не хотела, но на нервной почве даже увлекалась, отчего Матёрой приходилось отбирать котелок силой.

Ночь уродилась ясная. Любовь, сидя у костра то и дело вскидывала голову и вглядывалась в темноту безлунного неба, усыпанного далёкими холодными искрами звёзд, будто что там выискивала и наконец решительно проговорила:

– Пора, девонька.

Райс безропотно встала с насиженного сугроба, посмотрела на заснеженный тёмный холм, а затем обернувшись к Матёрой жалобно попросила:

– Любовь. Только ты с утра, прежде чем уходить проведай меня.

– Вот ещё, – пробурчала недовольная вековуха, заёрзав в сугробе тем, на чём сидела, – даже не думай о таких вещих. Сама доковыляешь, ни маленькая. Ишь нашла девку-сиделку. А ну, сопли подотри да ступай на круг. Времени рассусоливать не осталось. Вот-вот средина ночи накроет.

С этими словами она задрала к небу и глаза, и указательный палец, будто там среди россыпи звёзд всё это белым-по-чёрному написано.

– Ладно, – отмахнулась кутырка, – дойду, не рычи.

И зашагала по протоптанной дорожке наверх.

Устроилась на валуне на ощупь в полной темноте. Звёзды ещё те светила, а луна совсем не показывалась. Как-никак новолуние. Лёжа на спине и закрыв глаза, скомандовала себе успокоиться, потерпеть чуток и гнать дурные мысли поганой метлой, чтобы даже не высовывались.

По рассказам тех, кто прошёл этот круг, главное заключалось в томительном ожидании. Вал мог не прийти в желанную ночь, мог не явится и во вторую, и в третью. Те, кто замёрз, по словам бывалых баб просто засыпал на морозе, не дождавшись Вседержителя.

Поэтому Райс под настойками вековух отсыпалась все последние дни и теперь прибывала, что называется ни в одном глазу. Но вместе с тем понимала, что замёрзшие впадали в сон ни с того, что спать хотелось, а от того, что попросту замерзали. Но не успела она обо всём этом додумать как следует и собраться с нужными мыслями, как ОН пришёл…

Лёгкий ветерок обдул девичье тело словно голую. Будто на ней не одеты ни сапоги из бобра, ни штаны, ни тулуп с шапкой стёганых мехом. Рыжая в раз почувствовала себя без всего, но при этом не замерзала, а до состояния паники испугалась. И если бы не сходила по-маленькому заранее, то наверняка залила бы Святой камень жёлтой непотребностью. Вот насколько её жуть проняла.