Страница 51 из 75
Может быть, это слишком нахально, но разведчикам прощается нахальство.
О чем мы пишем? Мы думаем о себе, о советском офицере, о советском человеке, о войне. Не очень удачно, но все-таки пишем, все-таки думаем. Мы пишем между боями, под диктовку пушек, под диктовку военного быта и службы о результатах личного опыта, личных наблюдений. Стараемся обобщить и сделать выводы из проведенных боев, фронтового быта и службы.
Личный опыт, конечно, великое дело. Он оставляет глубокие извилины в мозгу пережившего, но все же он остается узким опытом, не всеобъемлющим, не всесторонним и не безукоризненным. Утверждать, что нами пишется или мною, в частности, записано все правильно, было бы, конечно, жестокой переоценкой человеческих способностей. Если мне позволите, я прочту вам некоторые отрывки из своей полевой книжки для того, чтобы проверить себя перед друзьями, и чтобы воспользоваться вашей помощью, разобраться в истине правильного толкования, не претендуя на поучение, а в порядке обмена мнениями.
Я не намерен читать какое-то художественное произведение, а намерен говорить по существу темы. Вчера докладчик взял образ офицера совершенно в отрыве. Недавно я имел беседу с одним казахом-писателем, который собирается написать роман под названием «Комиссар». Я задал ему такие вопросы:
— Вы знаете, что такое война?
— Не знаю.
— Вы знаете, что такое бой?
— Не знаю.
— Вы знаете, что такое солдат, командир?
— Не знаю.
— У Вас комиссар не выйдет и не беритесь писать.
В связи с образом офицера не надо упускать из вида те вопросы, без которых офицер не может быть офицером, без которых он не может жить и ему нечего называться офицером. Это — чувство долга. Мы много говорим о долге, у каждого свое понятие о нем.
А теперь я отвечу Дайреджиеву. Я Печорина читал лет 12 тому назад, когда очень плохо владел русским языком. Насколько мне помнится, Печорин это талантливый неудачник, который отгораживался от государства. При чем тут Печорин? Я старшего лейтенанта Момыш-улы не считаю неудачником, не считаю замкнувшимся в себе от государства, я считаю его представителем государства. Я не считаю его неудачником перед народом и государством, перед его солдатами. Наконец, перед немцами, так как он провел несколько удачных боев. Поэтому сопоставление с Печориным неверно. Печоринское время к тому же было одно, а у нас другое.
Товарищ Дайреджиев говорит о бесчеловечности в отношении 60 беглецов. Жаль, что тогда не было Дайреджиева, чтобы проконсультироваться, как с ними поступить. Но я рад и счастлив, что Дайреджиев не был тогда у меня комиссаром, он бы этого не позволил. Я говорил о жестокости и необходимости, и этот случай частично является ошибкой старшего лейтенанта, но частично это была необходимость. Я только отчасти согласен, что это была ошибка старшего лейтенанта. Но старший лейтенант не отступил, а повел их в бой, испытал их и самого себя.
За десять дней боев мы, конечно, не можем судить старшего лейтенанта в полном объеме.
Впереди третья и четвертая повести, где будет полностью по нашим возможностям развернут образ советских воинов, советских людей. Надеюсь без всяких прикрас, литературного увлеченчества, а так, как они были на самом деле в эти дни боев под Москвой. Центральными темами будущих книг (продолжение обсуждаемой части «Волоколамское шоссе») будут советские люди, советский человек в бою за свою Родину, за Москву, дружба, братство и советский патриотизм. Многое нами еще не сказано, многое еще впереди. Вот почему я считаю сегодняшнее обсуждение преждевременным.
Долг честности перед читателями-соотечественника- ми И советской литературой меня обязывает говорить так жестоко и беспощадно о двух книгах, к которым я имею непосредственное отношение.
Было бы нечестно, как с моей, так и со стороны Бека, порхать на крыльях высказанной здесь некоторыми товарищами далеко не заслуженной, неглубокой хвалы.
Очень грустно, что за четыре года войны советские литераторы не сумели создать вещь на тему войны, в плане большого художественного полотна (повесть-роман). И на сегодня, к сожалению, даже противники этих двух вещей вынуждены были заключать в своих речах, что они лучше этого не читали, что не дает права назвать их единственной вещью в советской литературе, отражающей бой и его психологию, советского человека в бою, образ советского офицера во всей его глубине и значимость этой темы.
Вот почему я так долго останавливался на общих вопросах — образе советского офицера, каким он должен быть, и на его приводных ремнях, без которых он не может быть.