Страница 29 из 75
Остановились на привал. Начальник штаба батальона Рахимов попросился осмотреть местность, я говорю: «Иди, осматривай.» Он пошел со своим ординарцем. Мы сидим, курим. Взвод лейтенанта Буранаевского был поставлен для прикрытия со стороны большака, чтобы немец не застал врасплох. Вот мы сидим, разговариваем, курим… Вдруг взвод Буранаевского с криками «Немцы, немцы!» побежал.
Я ничего не успел сказать, как весь мой батальон побежал. Эти мужественные люди, которые четыре дня дрались в окружении, побежали в панике, в беспорядке. Бросили две противотанковые пушки, которые с большими трудностями вывели из окружения.
У меня мелькнула мысль: как же так, четыре раза выходили из окружения, из-за этих пушек мы всегда терпели неприятности. Не хотелось их бросать, а они по тропе не проходят, приходилось искать пути; задерживаться, выносить на плечах. Единственная мысль, которая пришла мне в голову: неужели все пропало?
Помните слова Панфилова: жертвенный батальон? А батальон наш уцелел. И вот — немцы, а солдаты бегут. Я словно оцепенел. Смотрю, действительно, одна танкетка и около 20 немцев идут на расстоянии 100–150 метров. Был у меня такой момент отупления, когда я не мог отдать ни команды, ни распоряжение. Мной овладела единственная мысль — неужели все пропало? Вдруг слышу голос Федора Дмитриевича Толстунова, политработника:
— Смотрите на своего командира, на комбата, — кричал он, — он остался один, а вы все бежите! Как вам не стыдно, назад!
Этот голос дошел до бойцов. Дальше, слышу, мимо меня пули свистят, вот тут весь батальон повернул назад. Слышу команду Филимонова, потом бойцы устремились на противника. Я все еще не могу прийти в себя. По существу, это была паника. Но вот, что значит воздействовать на совесть солдата, как это сделал Толстунов. Я обязан Толстунову, который прекратил панику и повернул людей обратно. Это был мужественный поступок. А я остался один, когда все побежали. Правда, после этого эпизода бойцы приписывали мне отвагу и мужество, но я этого не признавал за собой. Отваги не было, а была настоящая растерянность, я лишился чувств, дара речи и движения, но этот случай характерен в смысле личного примера. Отсюда видно, как можно мгновенно нагнать панику и как ее можно мгновенно пресечь. Вот почему я утверждаю, что чувство страха постоянно сопровождает солдат. Мне часто задавали вопросы, правда ли, что человек, прошедший много боев, превращается как бы в бесстрашного. Чувство страха преследует бойца постоянно, и в каждом бою страх неизбежен. Мой батальон прошел много боев, был в окружении четыре раза, и все-таки люди после многих боев оказались неспособными преодолеть страх. Поэтому я не согласен с тем, что бывалому солдату неприсуще чувство страха. Имея боевой опыт, можно только иначе пережить, легче преодолеть это чувство страха, но бесстрашного солдата в абсолютном смысле слова найти невозможно. Бесстрашие бывалого солдата — в его опыте.
Рахимов не вернулся, может быть, попал в плен, может быть, его убили, но потерять такого выдержанного, умного, хладнокровного начальника штаба для командира большое горе, тем более в тылу противника. Я, расстроенный потерей Рахимова, бегством батальона, назначил лейтенанта Буранаевского в головной дозор, а он вместо того, чтобы пойти на северо-восток, удалился на северо-запад. Я не командир отделения и не должен идти в головной дозор, а обязан командовать батальоном, но впоследствии мне самому пришлось идти вместо этого дозора и дозорного.
Я стремился в деревню Гусенево, думая, что там штаб дивизии. Подходим. Гусенево горит, и непонятно — немцы там или наши. Мы остановились на дороге. Решили разведать. Батальон остался на дороге, в охрану послали одно отделение в 12' человек под командованием сержанта Гапоненко, украинца. Разведчики не возвращаются, местность открытая. Слышу, с одной стороны гул моторов, с другой стороны гул моторов, значит, кругом немцы. Оказывается, остановились мы на развилке дороги. Поскольку разведчики не вернулись, начальника штаба своего я потерял, решаю сам проверить, как наши правый и левый дозоры выполняют свои обязанности, так как от их бдительности зависела сейчас сохранность батальона. Пошел проверить, что же делает отделение Гапоненко. Смотрю, все они у большого дуба спрятались и сидят, как цыплята в гнезде, вместо того, чтобы охранять батальон.
Я скомандовал «Становись!» и говорю:
— Расстреляю всех как предателей!
Бойцы ни слова в ответ, стоят бледные, все выравнялись (это уже говорит о признании вины и покорности солдата). Когда я объявил, что расстреляю всех, Гапоненко стал просить не расстреливать. Я выстрелил в Гапоненко, он присел, но тут же приподнялся и говорит:
— Не надо расстреливать всех.
Я подумал, что я его ранил и опять выстрелил. В это время разум мне подсказал, ведь он просит о пощаде не для себя.
Два раза я стрелял в него на таком близком расстоянии и не попал. Ну, говорю, значит тебе жить положено. Встань, занимай свое место.
Потом этот же Гапоненко три раза спасал меня в бою. Я этому тогда не придавал значения. Но после, когда я о нем думал, я понимал, что это самый благороднейший человек из всех тех, с кем я встречался. Такого справедливого солдата, такого сына способна была родить наша прекрасная Украина. Он мог бы в отместку не раз пустить мне пулю в затылок, но он осознал, что в то время, когда хотел расстрелять его, я был прав. И то, что он просил пощады не для себя, а только для отделения, тоже характеризует его как благороднейшего человека. Поэтому я могу утверждать, что когда наказание справедливо, солдаты не обижаются и не мстят.
В книге вы встретите несколько подтверждений моей формулировке, что осмысленная, заслуженная, справедливая, беспощадная строгость к солдату никогда его не обижает, она необходима, гуманна и человечна. Справедливость — талисман — и его должен носить в себе каждый командир и солдат. Только силою справедливости справедливые бывают справедливыми. В этом смысле Гапоненко является одним из моих учителей. Я до сих пор краснею за свои выстрелы по нему, как проявление моей горячности и невыдержанности, Но этот урок в дальнейшем помог мне обуздывать себя…
Я намеревался встретить свои части в деревне Гусенево и Колпаки, но они уже отошли. Нас застал вечер.
Деревня Ново-Покровское является узловым пунктом четырех шоссейных и железной дороги. И генерал Панфилов стремился опередить противника в этом узле. Но я об этом не знал, так. как связи у нас не было. По бездорожью нам двигаться было нельзя, у нас было две пушки, поэтому двигались мы по тропам и просекам. 23-го числа мы вышли на первый фланг дивизии в районе севернее Колпаки.
Встречаю командира 3-го батальона 1077-го полка старшего лейтенанта Ковалева. От него узнаю, что 18 ноября нам было присвоено звание Гвардейской дивизии. Дивизия была переименована в 8-ю гвардейскую, награждена орденом Красного Знамени. Узнал я и третью, уже печальную новость, что в районе деревни Гусенево погиб генерал Панфилов…
До штаба дивизии нам оставалось километров 15. Мы четвертые сутки двигаемся, голодные. Я попросил Ковалева нас накормить, но у него ничего не оказалось. Одно дело накормить одного человека, другое — батальон. Хотя батальон к тому времени значительно поредел, но накормить было трудно. Был сильный мороз, и голод ощущался еще сильнее. Когда руки и ноги мерзнут, это еще терпимо, но когда замерзают внутренности, это уже плохо. Когда идешь — ничего, а остановишься — ощущение такое, будто замерзает весь организм, чувствуешь, что именно внутри мерзнешь.
Мы дошли до штаба дивизии. Командование дивизией принял полковник Шелудько. Захожу в штаб. Знаете, когда командир слишком популярен и его очень любят, то потеря его вносит расстройство в работу. В штабе дивизии бестолковая беготня, люди сами не свои. Да и начальник новый, так что штаб дивизии я не узнал. Тут же в штабе полковник Серебряков мне сообщил, что когда Панфилов узнал, что наш батальон находится в бедственном положении, он приказал полковнику Капрову разыскать нас любой ценой. Поэтому в тыл противника, в район Матренино и Горюны была послана рота. Я рассказываю об этом потому, что хочу подчеркнуть еще раз личность генерала Панфилова. Это характеризует его и как человека, и как генерала, не бросающего своих людей. В архиве штаба дивизии есть специальное письмо-распоряжение Панфилова…