Страница 26 из 75
Мы из лощины вышли и дали залп из всех винтовок в направлении колонны, которая идет по четыре. Первый залп был удачный, он буквально скосил врага. Шагая через трупы немцев, давя их колесами своей артиллерии и обоза, доканчивая раненых, мы прошли через реку вражеской крови. Дошли до леса. В это время девять танков противника бросились за нами вдогонку. Мы развернули два орудия, подбили два танка. Противник уничтожил два наших орудия, но обоз и пехота успели войти в лес. Наши жертвы — около 30 человек. Почти батальон немцев был раздавлен. Это один из эпизодов выхода из окружения. С боем отходят части, занимая промежуточные рубежи до Волоколамска.
Танковая масса в 60–70 танков вела бой за Спас-Рюховское. Сюда генералом Рокоссовским были переброшены два противотанковых полка. Сорок танков противника были подбиты. Это первый случай, когда нашей дивизии придавалась противотанковая артиллерия.
Генерал Панфилов организовал взаимодействие сил и стал руководить боем. Пехоты здесь было мало. Заслуга генерала Панфилова заключается в том, что он впервые руководил вводом в бой противотанковых полков, и под его руководством были подбиты 40 танков.
Для того чтобы иметь более подробное представление о боях 8-й гвардейской дивизии под Москвой, рекомендую прочитать повести Бека — там даны и некоторые обобщения.
27 октября 1941 года противник, сосредоточив силы, идущие по Осташовскому большаку в направлении Соколово, Шибаново, Крюково, в результате упорных двухсуточных боев, после жестокой авиационной бомбежки Волоколамска, занимает его. Вот тут против одной нашей дивизии действуют четыре дивизии противника. Бои за Волоколамск были по тому времени сильными боями. Волоколамск немцам обошелся дорого. Они потеряли больше половины тех сил, которые были у них здесь. Заняв Волоколамск, они дальше двигаться не смогли и вынуждены были занимать оборону фронтом на восток, не сумели развить успех, выдохлись.
До 16 ноября 1941 года немцы вынуждены были обороняться, а заставить победителя 20 дней обороняться — это очень много значило в те дни 1941 года.
Для Москвы, которая тогда находилась в «подкове» с севера и с юга, — это был уже большой выигрыш. Не только 20 дней, 20 часов тогда решали судьбу, даже два часа, а за 20 дней можно было перебросить целую армию. И эти 20 суток для нашего командования имели большое значение.
В этом и заключается заслуга генерала Ивана Васильевича Панфилова и нашей дивизии, которой удалось перемолоть живую силу противника, обескровить и заставить его принять оборону и простоять 20 суток на этом участке. Вот почему в 1941 году и подняли так высоко 8-ю гвардейскую дивизию, как боевую и заслуженную на этом ответственном направлении на подступах к Москве…
Наши занимают оборону: в районе Буйгорода, Авдотьино — 1077-й стрелковый полк Шехтмана, Ченцы занимает 690-й стрелковый полк, не входящий в нашу дивизию; Мыканино, Ядрово занимает 1073-й стрелковый полк майора Елина без одного батальона (об этом скажу дальше). Ядрово, Дубосеково и ряд других, включая станцию, занимает 1075-й стрелковый полк капитана Капрова. Таково положение сторон после занятия Волоколамска. Противник в обороне, и наши в обороне. 1-й батальон 1073-го стрелкового полка, занимая оборону на северо-западной окраине Волоколамска (рабочий поселок, фабрика имени Ленина), остается в окружении. Выход из окружения описан во второй повести Бека.
Приведу несколько эпизодов, свидетельствующих о значении личного примера командира для поддержания морального духа бойцов. Я стоял около ветеринарного пункта, в то время как мой батальон пошел в наступление. Немцы ведут сильный обстрел, но бойцы идут, некоторые падают. Вперед я послал своего старшего адъютанта с ординарцем и, когда узнал, что выступило последнее отделение, решил идти сам. И мы с Бозжановым пошли последними. Дорога метров 500, теперь нужно бежать, но я иду, подошли к лощине — опасность миновала. Подходим к следующему сборному пункту. И тут Бозжанов прочел мне целую лекцию, что заслуга командира не в том, чтоб умереть, а жить для того, чтобы сохранить своих людей. Но в данном случае надо было показать бойцам, что опасности нет, нужно было психологическое воздействие. Взвод снабжения, взвод связи отошли на север с другим батальоном полка, мы оказались без питания, и было уже не 600, а около 400 человек, сохранился и мой конь Лысанька. У Николая Митрофановича были папиросы и три сухаря. Он принес их мне, но ведь все хотят курить. Подхожу к солдатам, угощаю, но ни один не взял папиросы. Я тогда не придал никакого значения этому, а сейчас я понял, насколько наши бойцы были благородными.
Батальон пошел дальше.
Немало исколесил я со своим батальоном дорог. Оказывается, голод страшнее немца. Идем в тылу противника пять суток, все голодные. Попадаются отдельные батальоны, отдельные роты противника, иногда приходится принимать бой, хотя сильной необходимости в этом не было, но делали это, чтобы люди забыли о еде, чтобы воспользоваться фляжками немецких офицеров. На шестые сутки в одном месте сделали привал. Ко мне подошел бывший агроном Алма-Атинской селекционной станции: «Товарищ комбат, разрешите обратиться». Вид у него неряшливый. Я приказал отойти на десять шагов, привести себя в порядок. Он это проделал и, подойдя, сказал: «Хочу кушать». Накануне я хотел зарезать Лысаньку, но бойцы не дали. Я ему ответил, что если мое мясо съедобное, то режьте и ешьте. Он смутился и ушел. Я вслед ему крикнул: «Передай всем так».
В одном бою некоторые раненые остались без медпомощи, виновником был врач Красненко. Лейтенант Беликов в одном бою растерялся и совершенно не мог управлять взводом. Батальон раскис, прежде всего раскисли офицеры. Нет строгости и повелительной команды с их стороны.
Я собрал офицеров, их было 36 человек, надо было принять какие-то меры.
— За то, что оставил раненых на поле боя, военврач Красненко разжалован в рядовые. Старший санитар Киреев произведен в фельдшеры. За плохое руководство взводом во время боя лейтенант Беликов разжалован мною в рядовые. За хорошее руководство младший командир взвода Усик назначен командиром взвода.
Смотрю, офицеры не очень довольны этим. Перешел к общей части своей речи.
Красненко возмутился:
— Я — лицо старшего начсостава, и вы не имеете права этого делать.
— Ты прав, Красненко, но ты не знаешь, кто я такой.
Офицеры недоумевающе смотрят на меня.
— Я Председатель Президиума Верховного Совета, я Председатель Совета Народных Комиссаров, я Председатель Комитета Обороны, я Главный Прокурор СССР… Главнокомандующий всеми Вооруженными Силами СССР, понятно вам? Вы думаете, что я сошел с ума? Нет, я в своем уме. Я — командир, поэтому беру всю власть в свои руки. Оккупированная территория Советского Союза является океаном, и эти 350 метров, где мы сейчас стоим, являются островом. Кому принадлежит верховная власть, кто здесь Верховный Главнокомандующий? Конечно, я. Я имею право не только разжаловать, но и расстрелять. Прикажете мне вас сдать немцам? Нет, не выйдет. Голоду вас не сдам и немцам не сдам. Если через два-три дня мы не соединимся с нашими, то из пулемета всех вас скошу и сам застрелюсь. Ваши жены и дети будут благодарить меня.
После всех этих резкостей потребовал еще, чтобы все подтянулись и взяли себя в руки…
Подошли к деревне Пашково. В других деревнях находились немцы, но эта деревня почему-то не была занята ими. Я спрашиваю, кто здесь остался — председатель, бригадир? Отвечают: есть Иван Петрович.
Я попросил его подойти, он подходит и этак нагло говорит:
— Что вам тут делать, ведь тут власть немецкая.
А я ему в ответ:
— Батальон идет по тылу противника, давно не ел. Тебе дается пять минут сроку, чтоб достать три коровы, зарезать их, собрать всех деревенских баб, чтобы они приготовили нам пищу. — Обращаюсь к Хасанову: — Хасанов, иди, проследи, чтобы все было, как надо.