Гром небесный

– Будет сделано, – сказал Марков и взял под несуществующий козырек.

Через пять минут разлитый в чашки кофе стоял на столиках в кабинете Маркова, а Клава Голицына сидела напротив старшего следователя по особо важным делам.

«Боже мой, – подумала Анна, – бывают же такие бесцветные женщины…»

Бледное невзрачное лицо, крайняя худоба фигуры, сутулость и какая-то общая подавленность. Даже красивая и со вкусом подобранная одежда не могла скрыть какого-то убожества внешности Клавдии Голицыной. «Черт возьми, сколько же ей лет? – подумала Захарьина. Она еще не смотрела личное дело. – Может быть, 35, а может быть, и 55».

– Клавдия Ивановна, – своим обычным вкрадчивым тоном спросила Захарьина, – расскажите нам то, что полчаса назад вы сообщили Соломону Давидовичу.

При этом Соломон Давидович успокаивающе кивнул Клаве головой.

Вопреки ожиданиям речь Голицыной была связной и четкой:

– Вчера примерно около полудня, а может быть, чуть позже я полезла в высокий шкаф, который стоит в приемной прямо у выхода в коридор. Я должна была достать подарочный экземпляр последней книги Верта, с тем чтобы, когда он освободится, дать ее Николаю Константиновичу для написания автографа и последующего дарения Серебровскому. Когда я встала на стул, чтобы дотянуться до верхних полок шкафа, я услышала, как дверь кабинета Верта открылась. Я, конечно, насторожилась и подумала, а вдруг шефу срочно что-то нужно. Бывает так, что он не пользуется громкой связью и даже телефоном, а просто вбегает в приемную. Вы видели, что дверь кабинета отстает от двери приемной менее чем на 3 метра, по крайней мере разговоры из-за открытой двери слышны хорошо. Я не подслушивала, но, конечно, вслушивалась в звуки, доносившиеся из кабинета Николая Константиновича. Извините, но он матерился в своей взрывной и совершенно непристойной манере. Вообще-то, с ним это бывало. Я незаметно выглянула в коридор. Он, кстати, был пуст. И увидела в дверях кабинета Верта бледного и взъерошенного Диму Санникова. Он крикнул что-то в ответ, и тут я поняла, что Верт подошел к двери и жестко сказал Диме: «Только попробуй свалить со встречи с Серебровским, в порошок сотру». Санников захлопнул дверь и быстрыми шагами пошел в сторону курительной комнаты. Я отошла от двери и села за пульт. Вот собственно и все.

– Спасибо Клавдия Ивановна. У нас к вам несколько вопросов, – промолвила после некоторой паузы Захарьина. – Скажите, пожалуйста, почему вы не сказали об этом вчера майору Измайлову, который опрашивал вас? Я читала протокол. Там ничего подобного нет.

– Я вообще не помню да и не знаю, что я говорила вчера. Все было, как во сне. Я и сейчас не могу до конца поверить в смерть Николая Константиновича.

И тут немолодая бесцветная женщина разрыдалась так горько, что, казалось, дальнейший диалог невозможен. Голицыной дали валерьянки, она наконец отхлебнула остывший кофе, кое-как вытерла глаза и сказала:

– Спрашивайте.

– Клавдия Ивановна, вы давно работаете с Вертом?

– Да, наверное, лет 15. Я работала у него еще тогда, когда все мы были в институте Академии наук. Фактически я уже тогда выполняла обязанности его секретаря, хотя такая должность для заведующего отделом академического института и не была предусмотрена. Но дел у Верта было много. Тогда он сумел прокормить нас и вытащил из ужасной ситуации начала девяностых годов. Появились договоры, участились командировки, без конца приходили и уходили какие-то люди – деловые партнеры. Оказалось, что я вроде бы умела вести рабочий день и рабочую неделю Николая Константиновича. В общем, так же было и дальше. Из кандидата геолого-минералогических наук (по специальности я палеонтолог) я превратилась в секретаршу.

Немного помолчав, Захарьина спросила:

– Скажите, пожалуйста, какое было отношение у коллектива к Верту?

– Разное, – ответила Голицына. – Люди у нас уж больно разные собрались. Есть мы, так сказать, старики, люди, как правило, прошедшие какую-то школу геологического производства, потом вкусившие прелести пребывания в заслуженном академическом институте. Эти люди отлично понимают, что сделал для нас профессор Верт и из какой трясины лихих девяностых он нас вытащил. Но есть другие. Я их условно называю молодежь. Они с университетской скамьи попали к Николаю Константиновичу в институт или сразу в «РИНО». Очень быстро под руководством Верта они защитили диссертации, получили прекрасные зарплаты и тем не менее все последнее время считали, что они недооценены, что денег могло быть побольше, а работы поменьше. Несколько человек ушли от Верта в хорошие нефтяные компании. Но то, что с ними там произошло, остановило дальнейшую миграцию из «РИНО». Оказалось, что без Николая Константиновича им грош цена.

– Один из этих эмигрантов Санников? – нашла удобный переход Захарьина.

– Нет, что вы! Профессор считал его самым способным из своих учеников. А Дима платил своему шефу искренней признательностью и уважением.

– Как это совместить с его уходом из компании и вчерашним скандалом?

– Не знаю, – тяжело вздохнув, выдавила из себя Голицына.

– Клавдия Ивановна, – опять пошла в атаку Захарьина, – вы очень хорошо относитесь к господину Санникову. Это так?

– Да, – твердо ответила Клава.

– Но все же вы сочли нужным сообщить нам информацию, которая, прямо скажем, бросает на Санникова тень. Нет, не подозрения, но тень.

Клава ответила не сразу, но четко и жестко:

– В память о Николае Константиновиче я должна была сделать все, чтобы вы имели полную картину вчерашнего дня.

– Мы вам очень благодарны, – завершила разговор Захарьина.

Когда дверь за Клавой закрылась, Измайлов не удержался и не без иронии сказал:

– Вот вам и бывший палеонтолог. Выложила нам важнейшую информацию. И заметьте, Анна Германовна, прекрасно подготовилась. Никакого ступора и помрачнения у нее не было – я же с ней разговаривал. Просто, как говорят у вас, шахматистов, – Анна слегка улыбнулась, – она отложила партию для домашнего анализа. Вот после этого она сочла возможным рассказать то, что мы сейчас услышали.

– Да, ситуация весьма амбивалентная, – ни с того ни с сего сказал Марков. – Я оставлю вас, по-моему, вам есть, что обсудить вдвоем. Если я понадоблюсь, вы знаете, как меня вызвать.

Когда дверь за Марковым закрылась, Измайлов обратился к Захарьиной:

– Вы знаете, Анна Германовна, я пребываю в восхищении вашей швейцаркой. Идет первый день работы следственной группы, а мы уже получили целый ворох предположений и, пожалуй, первых потенциальных подозреваемых.

– Ну что ж, – удовлетворенно хмыкнула Захарьина, – пятиминутный перерыв, ну ладно, десятиминутный. И тогда наконец-то поговорим с господином Дунаевым.

Захарьина и Дунаев встретились у входа в кабинет Маркова или, как его теперь называл Измайлов, «штабной вагон». Анна устроила так, что Дунаев галантно распахнул перед ней дверь и чуть ли не с легким поклоном пропустил ее внутрь комнаты. В этот момент Кирилл Владимирович в полной мере ощутил изумительный аромат духов своей собеседницы.

Кирилл Владимирович не был знатоком парфюма, но понял, что духи, вероятно, очень и очень дорогие. Взглянув на старшего следователя по особо важным делам, он был несколько удивлен тем, что она успела освежить макияж и выглядела просто лучезарно.

– Для кого она так старается? – подумал бравый отставник. – Для моего, что ли, обольщения? Не выйдет. Надо было с самого начала правильно себя вести.

Однако все получилось совсем не так, как думал Кирилл Владимирович. Захарьина была само очарование. Она усадила Дунаева напротив себя и начала разговор.

Измайлов искоса наблюдал за метаморфозами, произошедшими со старшим следователем по особо важным делам. Неожиданно он поймал себя на том, что больше всего на свете ему хотелось бы поцеловать госсоветника юстиции в прелестную обнаженную шею. Ну и вообще, как было бы здорово заключить ее в свои объятия. Федор был поражен. В последние годы подобные мысли к нему не приходили, а Захарьина тем временем ворковала: