Страница 13 из 31
- Говори! - глаза боярина сверкнули, аки у волка голодного. А с волками голодными, как известно, шутки ой как плохи. А тут ещё ворона черная присела на частокол и крыльями захлопала. Страшная! Всё одно к одному. Примета за приметой. И не разберёшься, что лучше: молчать или говорить. А боярин Пушкин уж за ворот подьячего схватил. Тут уж молчать - себе дороже....
- Намедни стрельцы полка Золотарёва недалеко от села Преображенского нашли мёртвую девчонку, - начал дрожащим голосом свой рассказ Осип и уже никак не мог остановиться, до тех пор, пока не рассказал о своих злоключениях в подполе. Правда, на всякий случай, умолчал о своей ночевке в лесной обители и о спасенной девчонке. То ли бес его на это дёрнул, то ли ангел подсказал, непонятно, но эти тайны, так и осталась тайнами.
- Так, говоришь, что кого-то они зельем надумали отравить? - спросил Пушкин, когда подьячий, завершив свой рассказ, шумно выдохнул, словно сбросил со своих плеч многопудовую ношу. - Кого же? Интересно...
- Важного человека, видать, - решился предположить Осип.
- С чего ты взял, что "важного"?
- А бы у кого пробовать еду за столом ещё станут, опасаясь отравленного куска, как не у важного...
- Правильно, - почесал щёку боярин. - Абы у кого пробовальщиков нет. Таких немного на Москве... Да, что там немного, раз-два и обчёлся... И не два даже... Так, так, так... Пойдём-ка, дружок, к одному человеку сходим.
- К какому ещё человеку? - заволновался подьячий. - Мне дьяку Сабанееву доложиться надо...
- Обойдётся, - боярин толкнул в спину Осипа. - Пошли, раз тебе говорят, а с Сабанеевым потом разберёмся... Скажешь, что я тебе велел бумагу писать. Пишешь-то хорошо?
- Дык, хвалил меня дьяк. И в подьячие из писцов определил, за то что складно писать получается. Хорошо, стало быть, пишу. И складно, и глазу лестно...
- Так и скажешь - письмо велел боярин Пушкин написать, ежели кто поинтересуется. Пошли...
Они быстро спустились с холма, и пошли к Белому городу, а там, поплутав по тесным улицам, вышли к крепкому терему, сложенному из толстых дубовых брёвен. И походил этот терем очень на выползавшего из своей берлоги медведя. Ни дать ни взять - грозный зверь. На крыльце боярина встретил поклоном плотный мужик с густыми чёрными волосами, чуть посеребрёнными сединой. Без лишних разговоров провел мужик гостей в горницу, пригласил сесть за широкий стол, а сам куда-то убежал.
- Подождём, - сказал Матвей Степанович, разглядывая что-то на высоком потолке.
- Угу, - тихо ответил Осип. У него что-то зачесалась спина, и он большим пальцем руки старался унять противный зуд.
Однако сидели гости в одиночестве не долго. Осип и спину почесать нужным образом не успел, как в горницу степенно вступил человек. И не просто человек, а тот при встрече с которым у любого дух перехватит. Боярин Иван Михайлович Милославский пожаловал к гостям. Хотя и бродили по Москве слухи, что сейчас царь Федор Алексеевич не особо привечает родню по материнской линии, но уважение к боярам Милославским на Москве было превеликое. А уж Ивана Михайловича всякий знал.
Милославский подошёл к Пушкину, поклонился, а вскочившего с лавки Осипа, будто бы и не заметил. Матвей Степанович взял Ивана Михайловича под локоток и отвёл в дальний угол, где они стали потихоньку шептаться. Пушкин, говоривший многим больше хозяина терема, часто кивал в сторону Осипа, а потом сердито махнул рукой, дескать, чего стоишь там, иди сюда.
- Кто, говоришь, еду пробовать стал? - Милославский глянул подьячему так строго в глаза, что у того мороз меж лопаток пробежал и спина перестала чесаться.
- Данила... или Стефан. Я как-то не очень...
- Точно! - топнул ногой Милославский. - Он! Гаден! Лекарь! Правильно, с той недели еду Государя он пробует. Ух, тварь!
- Иван Михайлович, - почесал лоб Пушкин, - надо сказать кому-то...
- А чего мы тобой скажем, Степан Матвеевич? - скривился лицом Милославский. - Какой-то юнец забрался в подпол жилища вдовой царицы и узнал там об отравлении Государя. Ну, не чепуха ли полнейшая? Кто нам с тобой поверит? Смеяться только все будут. А Нарышкиным этот смех, как манна небесная. Они спят и видят, чтоб уличить нас в чём-то... А тут глупость неприкрытая...
- А что ж, так и оставим? - Степан Матвеевич глянул на Милославского и быстро перевёл взгляд на Осипа. А если этот юнец правду нам сказал, и погубят Государя злодеи. Что тогда?
- Тогда дело дрянь, - крепко потёр лоб ладонью Иван Михайлович. - Нарышкины сейчас лижут всех близких людей Государя, аки матки теляти. Патриарха нашего Иакима всё обхаживают. Вот он под шумок и повенчает Петра на царство, а другие препятствовать не будут. Меня-то, Федор Алексеевич в последнее время совсем слушать перестал, отмахивается только. На днях прямо так и сказал, что зря я на Матвеева да на Нарышкина хулу творю, дескать, они други его. Ой, неразумный...
- Тем более надо что-то делать, - Пушкин хлопнул ладонью по стене.
- Надо, - кивнул Милославский. - Надо Гадена на чистую воду выводить... Афанасий!
Тут же, громко топая, на зов боярина прибежал слуга.
- Вот что, Афанасий, - Иван Михайлович строго нахмурил брови. - Беги-ко поскорей к племяннику моему, к Иллариону Семеновичу. Пускай, мигом сюда идёт.
Илларион Семёнович Милославский был стольником у царя Федора Алексеевича, потому и позвал его к себе Иван Михайлович.
- Ух, ты! - ударил себя по лбу царский стольник. - Неужто хотят на такое дело захотели решиться!
- Так скажи ему, чтоб поберёгся, - тихо сказал Пушкин.
- Не поверит, - махнул рукой Илларион Семёнович, - Нарышкины вокруг него всё паутиной своей оплели. Против моего слова, сразу с десяток прилетит. Государь сейчас всё больше Ваньку Языкова слушает, а тот с Нарышкиными в последнее время уж очень вась-вась. Ой, беда. Вот за руку бы лекаря схватить, если он чёрное чего задумал... Да, чтоб при самом Государе... Только одному мне это не под силу... А к тому же на этой неделе мой черёд в дверях поварни пробовальщиком стоять.