Помехи

Островок, названный в честь спонсора открывшей его экспедиции американца Джозефа Де-Лонга, в архипелаг имени которого он входит, Джеймса Гордона Беннета, очень небольшой – не более двадцати километров в ширину.

Сперва решили идти вдоль берега запад – к мысу Эммы. Всего порядка семи вёрст. В этих условиях было совсем не до субординации:

– Александр Васильевич, можно поинтересоваться? – спросил молодой коренастый мужчина в чёрном анораке, одногодок Колчака, постоянно ходивший за ним следом.

– Вам, Никифор Алексеевич, можно. Вы же боцман, – лейтенант хищно улыбнулся, приспуская капор.

– Если мы всё же ничего здесь не обнаружим, какие будут предположения?

– Полагаю, что они ушли в сторону материка по льду. Вернее, попытались. Я точно не могу сказать, сколько у них было пищи.

– А вы бы так сделали, Александр Васильевич? – вмешался в разговор матрос Ваня Иньков.

– Рано судить. Поскольку мы с Толлем условились, что мыс Эммы – одна из реперных точек нашего предприятия, там они и должны были оставить знак о себе.

– Но на месте их лагеря на юге ничего нет.

– Таких договоренностей не было.

Жёсткая борода Колчака, казалось, совершенно не дрожала на сильном ветру. Тяжелыми шагами он отмерял эту тундру, не переставая удивляться её величию. Эта земля не прощает даже малейших ошибок. Но известно ли ему самому, не совершил ли такую он сам?

На скалистом северо-западном берегу острова действительно оказались следы ещё одной стоянки, а среди камней и бутылка с запиской, ожидавшая больше года своих адресатов.

Колчак стоял лицом к воде, внимательно её изучая. Иньков заглянул ему через плечо. Лейтенант вопрос опередил:

– Готовились к зимовке. Значит, должны были заготовить мясо. Но успели ли до ухода оленей?

– Так может и медведя свалили, а? Гляньте, тут и карта имеется.

– Это не так просто.

Общим собранием было решено продолжить движение к юго-восточной оконечности острова в противоположном направлении. Дорога оказалась осилена лишь к ночи. Здесь обнаружилась ещё одна записка, сохранённая аналогичным способом.

– Двадцать шестое октября, – зачитывал её другим членам миссии Колчак. – Президенту Императорской академии наук…

Далее шли объёмные научные заключения и заметки. В конце приписано, что запасов провизии группа из четырёх человек имеет максимум на три недели. Уходят на материк. Александр Васильевич никак не мог понять, почему был отвергнут вариант зимовки на острове.

– Я, конечно, лично с Толлем знаком не был, – предположил Бегичев, – но по моему мнению, он слишком рассчитывал на то, что вы вернётесь, и занимался своей непосредственной работой, а когда осознал, что надежда напрасна, было уже поздно – животные ушли, охотиться не на кого, еда и топливо для добывания пресной воды кончаются. Напомните, почему ваша «Заря» не пришла?

– Лёд, – сухо и с горечью в голосе ответил Колчак.

Пока другие члены группы разбирали оставленные здесь бароном инструменты, ход тяжёлых мыслей офицера нарушил голос Инькова:

– Кажись, у этого мыса ещё нет имени?

– А нужно? – пробормотал Александр Васильевич.

– Ну как? У всего должно быть имя.

– Пускай будет мыс Софьи, – отмахнулся Колчак.

– Вашей Софьи-то?

– Пускай будет моей.

На карте оставалась помеченной так называемая поварня – летнее убежище, нежилая изба, наспех сооружаемая как временное место пребывания. Ситуация вынуждала идти на север. После ночёвки Колчак решил, что возьмёт с собой только двоих – Бегичева и Инькова, а остальных отставит здесь, на вновь наречённом месте. Впереди лишь два ледника, но перейти их проще, чем огибать с запада.

Первый ледник миновали очень легко. Заснеженная шапка оказалась ровной, без протаявших лощин. После обеда погода ухудшилась, задул сильнейший ветер, который поднимал с земли тяжёлую пыль, завывал в складках капора и между камней. Небо чернело.

Следующий ледник был выше и круче, вынуждая выискивать уступы. Бегичев чуть не сорвался и не покатился по скользкому склону. Более юркий Иньков быстро его подхватил. Вершина на первый взгляд путникам показалась абсолютно ровной – лёгкие три версты до поварни, но буквально через несколько минут они упёрлись в берег арктического ручья, который природа основательно упрятала между глыбами. Ручей оказался очень длинным, и Иньков предложил прыгать:

– А чего? Противоположный берег-то видите – ниже? Всего пара метров. Да и тот край над ручьём совсем низко, гляньте!

Он же первым и вызвался подать пример. Юность позволила исполнить прыжок максимально ловко. Колчак и Бегичев были ниже его ростом и на порядок старше – им шёл двадцать девятый и тридцатый год. Александр Васильевич пропустил своего коллегу вперёд, и даже на секунду успел пожалеть о том, что поддался на легкомысленное предложение этого юнца – Бегичев чудом угодил на самый край, едва удержав равновесие. Иньков подстраховал его и в этот раз.

Настала очередь Колчака. Отойдя чуть подальше, чтобы взять разгон, он рывком кинулся вперёд, но на последнем шаге перед расщелиной поскользнулся, правая нога ушла чуть назад. Прыжок оказался коротким. Лейтенант, ударившись об лёд, ухватился руками за острый край левого берега, но буквально через секунду, ещё до того, как Бегичев успел его схватить, сорвался вниз в ледяную воду.

Тысячи кинжалов моментально вонзились в тело, дышать стало нечем. Ещё через мгновение он полностью скрылся в потоке. Течение медленно, но верно, понесло его на восток. Через десяток секунд, в ярде от места падения, где берег был уже чуть ниже и имелся небольшой уступочек, анорак Колчака показался на поверхность. Бегичев в то же мгновение кинулся, коротким прыжком спустился ближе к воде и ухватился за неё. Иньков же схватился за спасителя, и совместными усилиями им удалось вытащить офицера из воды.

К тому моменту Колчак потерял сознание. Бегичев в минуту переодел его в своё сменное бельё, понимая всю опасность холодных компрессов в такую погоду, но Александр Васильевич в себя не приходил. Только раскуренная трубка, поднесённая к губам, оживила его.

– Ну и испугали вы нас, Александр Васильевич, – истерически улыбнувшись, съязвил Иньков.

– Может быть, вам с Ванькой обратно вернуться? А я сам как-нибудь? А, Александр Васильевич? – взмолился Бегичев.

– Исключено, – хрипел Колчак. – Тут пара вёрст, а тебе ещё одному возвращаться потом. Нет, дойдём все.

– Запаслись вы ревматизмом на старости лет, – качал головой боцман.

Поварня располагалась у северо-восточного мыса острова, за большой отвесной скалой, прямо в устье небольшой безымянной речки. Скалу пришлось обходить. Шли медленнее, насколько позволяло состояние Колчака. Суставы болели, каждый шаг был неприятен, плечи пробирала дрожь.

Поварня представляла собой собранную из плавника низкую избушку, немного наклонённую к западу. Едва приоткрыв дверцу, Колчак отшатнулся назад, в ужасе выдавив из себя лишь одну фразу:

– Они умерли.

Бездушная вереница экспресса «Париж – Владивосток» стучала колёсами по перетруженным рельсам Великого Сибирского пути, покрывавшего расстояние от Москвы до Владивостока, и на этом расстоянии прерывавшегося лишь единожды – в районе Иркутска, в который спешили Василий Иванович Колчак, заметно постаревший, поправившийся, с большой залысиной, и Софья Омирова. Спешили на венчание, которое должно было состояться в начале марта одна тысяча девятьсот четвертого года в Харлампиевской церкви столицы Восточной Сибири. Софья Федоровна была одновременно и рада, и расстроена обстоятельствам предстоящего праздника. Из Якутска, куда Александр Васильевич прибыл в самом конце января, он писал ей, что вынужден просить у начальства возможности откомандировать его в Порт-Артур, оказавшийся в центре событий Русско-Японской войны. Для молодого офицера это была возможность продвинуться по службе, прославиться, получить бесценный опыт. Колчак преследовал немного иные цели, рассматривая любой военный конфликт России как праведный, и прежде всего желая отстоять честь Родины. Позднее он написал о том, что его ходатайство удовлетворено, а потому, дабы не откладывать свадьбу ещё раз, настоял на том, чтобы провести церемонию в Иркутске, откуда ему предстояло отправиться на Дальний Восток, и куда теперь спешил и сам.