Помехи

– Всех жалко. Но пластинку с начала не поставишь.

– Не успели мы с прошлой жизнью попрощаться, – улыбнулся Володя.

Володя – звучит так странно. Уже четвертый десяток разменял, а все еще все зовут Володей, как няня тридцать лет тому назад.

Иван был за столом за старшего, и по его указанию принесли еще вина и папирос:

– Главное ловить каждый час своей жизни, дружище! Главное – ловить! – констатировал он. – У Антона Ивановича вообще жена погибла, – похлопал он товарища по плечу.

– Соболезную.

Голова мутнела с каждый глотком. Мучила мысль о том, как хмельному встречать любимую и как не потерять в толпе.

– Да мы все вместе пойдем туда. Я же ее видел! Найду! – подбадривал Иван.

Ночь тянулась и тянулась, словно она последняя и за нее нужно все успеть.

– Они просто остановились у тебя, – кто-то слева указал Володе на его часы. – Уже скоро. Заведи их пока. Сейчас половина четвертого. И еще минутка.

Пальцы не слушались и с трудом справились с механизмом. Захотелось в уборную.

– По очереди, – весело скомандовал Иван. – Ты после меня, Володь.

Голова кружилась в облаке дыма. Вдруг в толпе ему почудилась какая-то девушка, очень похожая на его Дашу. Она помахала кому-то рукой и устремилась к выходу.

– Даша!

В ответ только хлопок двери. Володя резко выбегает из кабака, но понимает, что на улице совсем не ночь, а скорее вечер. Снова вечер. И часы снова остановились. Он озирается по сторонам, пытаясь понять, что произошло. Может он много выпил? Но воздух свеж и моментально его отрезвил.

На солдатах, проходящих мимо, совсем другая форма. Но они тоже говорят по-русски. Район совершенно обветшал, и неизменными остались только минареты Ай-Софии.

– Что произошло? – Володя ловит за руку прохожего.

– Ты чего, дружище?

– Я где?

– Стамбул.

– А что на тебе надето?

– Ты чего, перепил? Вроде трезвый. На тебе такая же, советская!

Володя осматривает себя и с ужасом признает, что одеты они со случайным собеседником одинаково, а заодно замечает, что никакого кабака за его спиной нет – просто дом. Солдат уходит.

Володя присаживается на крыльцо и достает последнюю папиросу из портсигара, закуривает. Взгляд на брусчатку, по которой стучат каблуками офицеры. Что это за форма? Где Даша? Может он что-то перепутал? И почему снова закат? Солнце медленно упало за Ай-Софию.

– Дружище, папироски не найдется? – обращается прохожий.

– У самого последняя, – Володя переворачивает раскрытый портсигар и из него ничего не выпадает.

– А может рубль найдется?

– Да, найдется, – Володя шарит по карманам, но вынимает из них царские монеты.

Прохожий удивлённо переводит взгляд с монет на Володю, и резко уходит.

"Что не так?", – крутится в голове.

Нужно идти в порт. Но ведь еще даже не ночь? Осматривает дома. Они будто состарились и смотрятся ещё колоритнее.

И флаги везде другие. Но всё та же величественная Ай-София, видевшая за тысячу лет всё зло, которое копилось в мирной жизни, а потом выплескивалось на город, чьим сердцем она являлась. Разное зло, схожее лишь в своей абсурдности.

Володя встал, прошёлся туда и обратно вдоль фасада дома, пощёлкал крышкой портсигара.

Дорогу к заливу он помнил, но идти было рано. Однако там можно найти и кабак, и папиросы. Все лучше, чем коротать время, сидя на прогретом за день крыльце, но в совершенном одиночестве.

"Главное, не подавать виду, что не понимаешь, что происходит", – дал себе Володя установку.

Вскоре брусчатка закончилась, сменившись простым песчаником, размываемым в дождь, и наполняющим сапоги пылью в жару. Володя не поднимал голову – ноги сами вели его к воде. Ему было неудобно смотреть в глаза людям. Провал. Большая чёрная дыра в пространстве сожрала и выплюнула его, даже не указав адресов. Но одно он помнил точно – утро, Даша, новая жизнь.

Портовая канцелярия представляла из себя двухэтажное здание грязного желтого цвета, расположенное у канала, прорытого для подхода малых судов из Золотого Рога. Перед ней небольшая площадь, на которой расположились уютные кабаки с совершенно незнакомыми названиями. Казалось, что поменялась сама орфография турецкого языка. Володя его не знал, но сугубо визуально заметил разницу. Наугад зашёл в ближайший на углу, попросил у бармена папирос. Снова нашарил в кармане царские монеты и ужаснулся – расплачиваться нечем. Стал шарить по другим карманам формы и нашел незнакомую ему купюру.

– Эта подойдёт? – и Володя словил удивленный взгляд человека за стойкой.

– Конечно подойдет.

Бармен подал картонную пачку и купюру номиналом в два раза меньше. Что это за деньги? Советские? Здесь же, у стойки, Володя переложил папиросы из пачки в свой портсигар, пересчитал их пальцем и защёлкнул крышку. Кивнул бармену, ничего не увидев в ответ, и вышел на воздух. Закурил.

Сладкий дым опьянил так, будто Володя никогда и не курил. На небе столько звёзд. Сколько из них ещё живы? А что из них лишь свет? Смятый конец папиросы вращался в грубых пыльных пальцах.

Прохожий отдал Володе честь. Что это? Теперь он заметил на своих плечах погоны, но совершенно иные. Кто я? Какой офицер? И почему раньше мне никто честь не отдавал? Володя черкнул окурком по краю стены, смял картонный мундштук. Остаток тлевшего табака обжег палец. Присел на крыльцо чьего-то дома, опустил голову. Даша. Единственная женщина, которую он любил в своей жизни. Та женщина, перед которой стыдно за неустроенность, за несправедливость, за всё вселенское зло. Та женщина, которую хочется спасти и дать все. Та женщина, которая стоит дороже всех регалий и мужской гордыни. Большое везение, что такая женщина ответила взаимностью. Отдалась не телом, а сознанием. Дала душевное тепло, и оттого еще тяжелее осознавать, что делит она с тобой не большой дом на Лазурном берегу, а путь забытого солдата проклятой войны. Но когда-нибудь всё наладится.

Володя окликнул другого прохожего. Тот тоже отдал ему честь.

– Скажи, товарищ, – слово подобралось само собой, – во сколько пароход из Крыма?

– Какой пароход?

– С эвакуацией. Из Крыма, – и тут до Володи дошло, что нить времени куда-то спуталась.

– Сейчас сюда заходят только военные суда из Сухуми и Поти. Крым оккупирован.

– Кем?

– Немцами.

Прохожий поймал на себе удивленный взгляд Володи и сделал ещё более удивленный.

– Спасибо, понятно.

На самом же деле, всё окончательно запуталось, перемешалось. Словно шкаф, в который годами складывали стопки файлов, подшивали папочки, сортировали все по датам и местам, а потом, в самый неподходящий момент, скажем, во время какой-то инспекции, уронили с грохотом на пол. Тоска сжала сердце ядовитым плющом, застряла в трахеи и мешала дышать полной грудью.

Володя встал, отряхнулся, медленно пересек площадь и постучал в дверь канцелярии. Не открыли. Постучал снова. Обошёл здание с другой стороны, и на этот раз его попытка проникнуть оказалась успешной.

Дверь открыл молодой человек. По-видимому это какой-то мелкий клерк, но одет он был очень опрятно. Увидев на пороге советского офицера, сразу впустил.

– А вы к кому, уважаемый? – спросил турок на ломаном русском.

– К начальству. По поводу кораблей из Поти.

– Одну минуту. Я вас провожу.

Винтовая лестница казалась длиннее, чем она могла бы быть в таком здании. Древесина скрипела под сапогами. Володя вел рукой по стене, пока поднимался, и оглядывался назад, чем привлек внимание проводника.

– Все хорошо?

– Да, ведите.

На верхнем этаже всё пространство замыкалось в длинный коридор, который уходил в арку, ведущую на балкон. Клерк повел по мрачному коридору, освещаемому лишь небольшими электрическими лампами, влево. Володя отметил для себя, что больше людей здесь не было. Откуда им взяться? Ночь ведь. Но все же? А начальству положено дежурить? Может быть, вправду кого-то ждут? Не понимая ничего, Володя решил отчаянно подыграть, если случится такая возможность, использовав всю замеченную за ночь, а может за две, информацию.