Страница 19 из 143
B эмих своих мезисах, написанных в 1867 году и предназначенных членам его секций, Бланки развиваем положения революционной макмики, рассмамриваем все ee
aспекмы, включая возведение баррикад и смычки с npомивником, с мем чмобы усмановимъ в Париже дикмамypy, коморая подгомовим npиход коммунизма.
Нынче ночью все звуки разносятся как-то особенно далеко. На востоке пропела труба где-то между Роменвилем и Менильмонтаном, возможно, даже в казарме на бульваре Мортье.
Люблю твои вина и небеса, На тучных пастбищах стада, Хвойные темные леса, Селенья твои и города... Люблю я твой етарый Париж, Франция шоя!
После долгого молчания Флуранс затягивает вполголоса:
Свободой вскормленных сыновей И три твои Революции, Франция мояl ..
Тут он замечает, что мы с Предком навострили уши.
-- Эту песню сочинил гражданин Жан-Ватист Клеман *. Наши друзья бланкисты вызволили его из тюрьмы Сент-Пелажи. Он получил год за "оскорбление особы императорa и за подстрекательство к различным преступлениям".
Флуранс замолк в раздумье, потом проговорил:
-- Пушек! Пушек! Мы сумеем заставить правительство раздобыть пушки, отлить пушки и отдать их нам, именно нам!..
Снова молчание, вождь критских мятежников откинулся на спинку кресла, устремил взгляд к небу. И тогда он сказал:
-- Предместья -- это наши мятежные горы, холмы Монмартра, Шомона, Вютт-o-Кая... и Бельвиль, мой Бельвиль! Огненная Украина, житница народных восстаний, моя твердыня, мой Синай, мой Олимп, родное мое гнездо...-- И своими длиннющими руками он словно обхватил половину Парижа.-- Кстати, о безопасности,-- заговорил он вдруг совсем другим, обычным своим тоном и, поставив локти на край стола, близко-близко придвинул лицо к Предку.
И тот скомандовал мне:
-- A теперь, Флоран, оставь-ка нас одних.
Я поспешил распрощаться и направился к дому. Не приласкал даже Бижу, только кончиками пальцев, так, на ходу, провел по его крупу. Наш старикан лишь пыхнул ноздрями, ласка моя его, конечно, тронула, но разве этого он ждал?
Едва лишь я приоткрыл дверь, как на меня что-то набросилось, видать кошка. Слава богу, что господин Валькло обшил салон тканью!..
-- Сволочь! Дерьмо! -- вопила Марта.
Наша смугленькая крепышка вечно меня озадачивала; хоть и была она маленькая, a пришлось мне напрячь все силы, имеющиеся в моем непомерно длинном костяке, иначе мне ee ни за что бы не одолеть. Ho пока наконец я скрутил ей руки за спиной, повалил на ковер, придавил ей живот коленом и для верностн еще прихватил зубами ee yxo, она ухитрилась все-таки ободрать мне ногтями физиономию.
-- Сволочь! Дерьмо деревенское! Утолйв свою ярость, она расхныкалась:
-- ВеДь это же Флуранс! Понимаешь, что ты делаешь, или нет? Не мог за мной зайти! Или хоть бы позвал! A я-то весь вечер ждала, что ты вот-вот меня кликнешь! Не тут-то было! Пировал себе с Флурансом, пыжился, a я-то, идиотка, все ждала!
Тут меня осенило, и я одной фразой положил конец ee буйству:
-- A теперь ты и отъезд его пропустить, видно, хочешь?
Так как мы не могли открыть окно из страхa выдать свои тайник, мы поднялись этажом выше, высунулись в окошко на лестничной площадке и стояли там обнявшись, потому что для двоих места не хватало, так что неважно, помирились мы или еще нет.
Охрана и офицеры уже сидели в седле. И ждали по обе стороны арки. Флуранс держал своего вороного жеребца под уздцы, но прежде чем вставить ногу в стремя, обменялся с Предком еще нескольким словами. Вождь критских мятежников нахлобучил огромную фетровую шляпу с пышным плюмажем.
Наш тупик да и весь Бельвиль хранили глубокое молчание. Хоть бы какой младенец пискнул! Даже шелудивые псы, дравшиеся под почетным столом за кости и объедки, и те ни разу не гавкнули.
Вдруг запел знаменитый петух супругов Фаллей, и тут Флуранс с Предком порывисто обнялись. Два стража галопом проскакали под аркой, чтобы осмотреть Гран-Рю, один взял налево, другой -- направо.
Флуранс вскочил в седло. Его окружили офицеры. Пятеро всадников дружно оглянулись и отдали честь, приветствуя нашего Предка, потом поскакали во весь опор. Стук лошадиных подков гулко отдавался в переулках, улицах, под арками уснувшего Бельвиля. Судя по конскому топоту, всадники направлялись кавалерийским галопом к Бютт-Шомону.
Еще не стихло цоканье копыт, как Дозорный тупик вновь ожил: на площадке взвизгнули колесики тележки безногого супруга Мокрицы, младенцы с лихвой наверстывали упущенное, трое завопили, словно по сигвалу. Заскрипели балки, звякнуло железное ведро под слишком долго молчавшей струей воды. Вормье принялся лупцевать свою супружницу, a супружница Пливара во всеуслышание обзывала своего 6лаговерного рогачом. Две фальшивые ноты: это Матирас прощался на ночь со своим старым рожком. Нищебрат открыл окошко -проверить, no-прежнему ли Пресвятая Дева в своей нише вздымает красный стяг. Откуда-то налолзал запах кофе.
-- Ox, шлюха! -- Проведя пальцами по щеке, я убедился, что она вся в крови.
-- A ты, коровяк вонючий, лучше со мной не связывайся! -- усталым голосом шепнула Марта.
7 сентября.
Весточка от отца. Он попал в плен под Седаном. Был ранен осколком в правое плечо, но, как он уверяет, ничего серьезного. Пишет сам, a он y нас не левша. Кроме того, нам стало известно, что французскую армию, попавшую в плен, пруссаки согнали на остров Иж, к северовостоку от Седана. Так или иначе, война для отца кончилась.
ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ Четверг, 8 сентября 1870 года.
Первый номер газеты Бланки "Отечество в опасности* вышел вчерa. B этой статье Узник вновь излагает свои проекты всеобщей мобилизации: пусть население Парижа будет разбито на батальоны солдат-землекопов, умеющих одинаково ловко управляться с лопатой, мотыгой и ружьемi Пусть льют пушки! И знаменитый друг Флуранса заключает: "Пусть пушечный залп поднимет тревогу и оповестит всех, что отечество в опасности. Пусть все поймут, что это начинается агония, если только не восстание из мертвых!*
С воскресенья идут разговоры о ранении маршала Мак-Магона. Супруга маршала в сопровождении двух врачей-хирургов отправилась в Седан. Богатые кварталы льют слезы умиления и объявили подписку, дабы на собранные деньги преподнести золотое оружие этому "побежденному герою, более великому, чем любой победитель". Ho то, что до слез трогает Елисейские Поля, вызывает ухмылкуу Бельвиля. Официальные депеши сообщают о взятии Реймса, это менее сорока лье от Парижа. Пруссаки вступили туда, предшествуемые сорока кавалерийскими эскадронами.
"C падением Империи Франция вновь обретает себя и сама распоряжается собой",-- пишет Луи Блан *, который только что возвратился в Париж. "Париж -- столица
цивилизации, которая не есть королевство или империя,-- провозглашает Виктор Гюго,-- это весь род человеческий в своем прошлом и в своем будущем. A знаете ли вы, почему Париж -- город цивилизации? Потому что Париж -- город Революции".
B Лионе, где провозгласили Республику раныпе, чем в столице, народ завладел ратушей, там учреждена Коммуна. Травительство адвокатов* отнюдь не торопится провести обещанные выборы; мэры, временно исполняющие свои обязанности и назначенные министром внутренних дел, судорожно цепляются за свои кресла.
B mom самый день, когда была провозглашена Республика, Федералъная палама рабочих общесмв и naрижские секции Инмернационала собрались в 8 часов вечерa на площади Кордери. На следующий день вечером, 5 сенмября, рабочие делегамы явились в маком количестве, что пришлось пвоспользовамься* зданием коммунальной школы, иначе негде было бы провесми собрание -- еще бы, сошлось пямьсом человек!
Bo вторник шел дождь. B сумрачном, пропитанном влагой тупике два каштана кажутся двумя алыми пятнами, словно бы покрытыми лаком. Кош выходит из своей мастерской, на все корки ругая грязищу, по которой, как огромный желтый паук с длинными лапами, разлилась лужа нашего Бижу. Пунь с помощью Леона втаскивает обратно в помещение столы. Матирас и Бастико, двое медников от Келя, вернулись с завода, но, так как их жены еще на работе, они, не заглянув домой, отправились в кабачок -- спокойно выпить винца. Мари Родюк, торговка пухом и пером, выйдя на порог, воцросительно поглядывает на небо, спрашивает совета y парикмахеpa -- соседа справа, y сапожника -- соседа слева, сидящих y окон, потому что опасается за свою готовую продукцию.