Пленённая княжна

— Сейчас — да… — прошептала, срываясь на тихий стон, — …возьми меня, как хочешь, прямо сейчас.

Несколько слов вытряхнули меня наизнанку, толкая кровь по венам обжигающим бурным потоком. Она доверяла мне полностью — меня жгло это понимание. Я сглотнул, впервые почувствовав себя обезоруженным. Ее искренность, желание настолько откровенны, чисты, первозданны… Мне сумасшедше хотелось окунуться в этот источник, теплый, окутывающий, безмятежный, утонуть в нем, испытать, попробовать на вкус. Запах ее влажного лона дразнил, сводит с ума, от желания меня шатало.

— Ты невероятная, — в глотке сухо, как и внутри, я жаждал напиться. — Но ты не знаешь, о чем ты просишь.

Она провела по моим волосам ладонью, перебирая пальцами пряди, вороша их, и о чем-то думала. В зеленых глазах плавал жгучий огонь. Сурьяна облизала сухие губы, огладила ладонями моим плечи, спустила вниз к локтям, провела по животу, гладя ниже, от чего кровь в голове зашумела громче. Сурьяна обхватила мою плоть пальцами. Мое дыхание задержалось в горле, когда ее пальцы начали двигаться, а сама она сползла вниз, подныривая под меня, вынуждая приподняться. Ощутил на себе ее горячие губы, обхватившие меня, и ладонь, сжавшуюся у самого основания. Я рвано выдохнул, погружаясь в кипучее блаженство, горячие волны прокатывались по телу сокрушающей волной, толкая меня в пропасть, вынуждая непроизвольно раскачивать бедра в такт движению ее нежных тугих губ, втягивавших меня в омут испепеляющей страсти. Я дергался, сжимая простынь в кулаках. Это слишком хорошо. Остановись, Сурьяна, или я точно сойду с ума. Я сдерживал себя, едва не взрываясь в ее ротик, поймав себя на самом краю. Рывком поднял ее, завел руки за голову, растягивая под собой и сжимая запястья.

— Моя Сурьяна может быть такой…

Потемневшие глаза Сурьяны полыхали зеленью, как сосновая хвоя, глубокие от сильного желания. Она готова мне отдаться без остатка, меня повело, голову заволокло от этой жгучей бездонной жажды — жажды слиться, соединиться немедленно, стать неразделимыми, вместе погрузиться в глубину блаженства. Толкнулся в нее резко и твердо, Сурьяна продолжала смотреть мне прямо в глаза неразрывно, вздрагивая от моих грубых, едва несдержанных толчков, из раскрывшихся влажных губ вырывались горячие выдохи. Они становились все громче, срывались в стоны.

Сурьяна впилась пальцами в плечи, приподнимала бедра мне навстречу, давая войти полно, до основания, ловя мои движения, соединяясь с ними. Уже не сдерживал себя, толкаясь резко вперед, отводил бедра назад, чтобы вновь ворваться в нее на всю длину, насаживая на себя.

Пальцы Сурьяны вонзились мне в плечи, она призывно смотрела на меня, взгляд влажно поблескивал от мокрых движений моей плоти в ней: я проникал глубже, вонзаясь, входя до упора, чувствуя, как по коже поползло приятное тепло и покалывание, задвигался так бурно, что все смазывалось в одно яркое пятно. Глубже и глубже, насколько это приятно, быстрее: быть в ней и чувствовать ее. Последняя черта ее скованности смывалась горячий волной. Сурьяна вскрикнула подо мной, порочно выгибаясь навстречу, обнимая меня ногами. Я сжал пальцы на ее бедрах и дернул на себя, пронизывая плотью на всю глубину. Меня скрутило в стальной жгут, от сладкой муки что была невыносимой, вынуждая пролиться горячей струей в ее лоно, дергая на себя.

Сурьяна продолжала двигаться мне навстречу, приподнимаясь и опускаясь, быстро и влажно нанизываясь на меня. Она тихо и часто задышала, продолжая скользить, растворяясь в блаженстве.

8_3

Тонуть в ней невыносимо мучительно, погружаться плотью во влажные, в сладкой росе лепестки. Я остановился, дыша тяжело в губы Сурьяны, огладил линию подбородка, приник к дрожащим от неги губам, собирая с них сладость. Не хотелось отрываться от нее, не выпускать из рук. Сурьяна была расслаблена, но все равно что-то тяготило ее. Словно боялась поверить в случившееся и ждала, когда наваждение рассеется и все встанет на свои места. Но она не понимает, что так, как было прежде, никогда не будет. Она другая, и я тоже. Хочу быть с ней всю оставшуюся жизнь, пустить корни глубже, чтобы сплестись с ней крепче.

Ничего, ряженка, ты еще поверишь, что это все не сон, у меня достаточно времени, чтобы убедить тебя в этом.

— Устала?

Сурьяна кивнула, взгляд затуманенный, обращенный на меня, слишком глубокий, как зеленые омуты лесных прудов, губы, припухшие от поцелуев в полуулыбке, пряди волос, разметавшиеся по подушке, горели костром. Меня пошатнуло от этой завораживающей тягучей красоты и притягательности, она тянулась откуда-то из глубины ее существа, оплетая меня сетями. Я покинул ее тело, опустился рядом, увлек ее за собой, прижимая к себе. Спи, ряженка, а завтра тебе уже не отвертеться. Будешь моей. Я вдыхал запах ее волос — он медовым нектаром тек по горлу, проникал внутрь, растворялся в крови. Я хмелел от нее.

Лучина догорала, тлея в углу, пепел падал в чашу серыми хлопьями. Струился через приоткрытый волок ночной воздух, напоенный запахом молодой травы и речным рогозом, смешиваясь с ароматом горькой смолы и соками нашей страсти. Пели полуночные птицы. И было в этом что-то большее, чем засыпать с любимой, обнимать ее в этом натопленном до духоты срубе на окраине леса в деревушке у реки. Единение не только тел — наполненность сердца, так что давила на ребра, так, что хотелось шире дышать…

…Грохот посуды, вырвал меня из сна. Открыл веки, прищуриваясь от обилия утреннего света, что лился в оконный проруб в полумрак клети, разгоняя стылые тени по углам. Хозяева уже проснулись и шумели в горнице. Я повернулся, чтобы загрести Сурьяны в охапку, прижать к себе ее сонную, вжаться напряженным естеством… да только уставился на пустую постель и смятую подушку. Лед сполз по спине к поясу, вынудив вскинуться с постели и оглядеться, выискивая вещи Сурьяны. Внутри все закаменело. Я заметался по клети зверем, подобрал рубаху, натянул на себя, следом штаны. Куда могла в такую рань пойти? Если бы по нужде какой, то почему с собой все свои вещи взяла? И сумку заплечную, и гребень? Меня ошпарило изнутри кипятком гнева от одной мысли, что Сурьяна…

Задержав дыхание, миновал переход и вышел в горницу. Хозяйка хпопотала у печи, варганя утреннюю трапезу. Увидев меня, удивилась немного, растерявшись, что сказать — я видом своим всполошенным напугал ее.

— Где дев… — осекся, едва не выдав тайну Сурьяны. Что бы хозяева ни думали, а выдать ее я не мог, — отрок где?

— Так куда ему деваться? Не видала его, княже, — отерла руки о рушник.

Стиснул до скрежета зубы, бросился из горницы на крыльцо. В голове билось одно

— неспроста она вчера отвечала путанно, отдаваясь так отчаянно пылко. Неспроста.

Сбежав с порога, я дошел до крохотной бани, куда она могла пойти в первую очередь поутру, но внутри никого, сырость только. Вернулся на порог, окидывая реку взглядом, насколько хватало видимости, но никого не берегу не было.

— Сурьяна! — рванул связками, срывая голос.

Никто мне не отозвался.

— Сурьяна!

Только жужжание ос и далекое пение кукушки. Я вернулся к заимке. Навстречу вышел Зар, видно, желая спустить к реке, чтобы окунуться.

— Случилось что?

— Сурьяна… кажется… ушла.

Зар вытянулся с сомнением, огляделся.

— Да куда она может одна уйти? Тут она, вернется. Подожди.

— А нечего ждать, Зар, — подступил я к лучнику, вглядываясь в его лицо. — Ушла она. Еще ночью ушла.

На шум из хлева вышел Кресмир. За ним девка темноволосая с соломой в косе, поправляя одежду. Увидев мужчин, закуталась в платок, пригнув голову стыдливо, пустилась прочь со двора.

— Что тут стряслось такое? — приблизился Кресмир.

— Ничего, — ответил, пронизывая взглядом изрядно помятого гридня, и направился к избе.

К столу уже подтянулся Белозар и Волод. Я пролетел мимо, что никто из них не успел меня окликнуть. Ввалился в клеть, принялся расхаживать по ней, меряя бесцельно шагами.

Ушла.