Пленённая княжна

4_11

Спустился губами к шее, делая влажную дорожку, ее запах дурманил еще сильнее, бил наотмашь. Ощутил краями губ горячую вену, трепыхавшуюся судорожно под тонкой кожей. Сурьяна сглотнула, прикрыв ресницы, предоставляя мне всю себя, дразня, лишая рассудка. Прихватил губами нежную мочку уха, и дыхание девушки сбилось. И все же в этом было что-то неправильное, что-то необузданное и дикое. Только желание плоти, но с которым невозможно бороться, укрощать, подавлять. Рядом с ней я будто срывался с обрыва и упоенно бросался в пучину жара и вожделения. Слишком все смешалось, перепуталось, как трава на ветру. И сейчас я пьян, и совершаю то, что не нужно делать. Через тяжелый шум в голове все же пробился проблеск здравомыслия, в какой-то миг я нашел в себе силы отступить. Дыша тяжело ей в шею, отстранился, позволяя и ей перевести дух. Нужно держаться от нее подальше.

Сбросив оцепление, Сурьяна пошевелилась, выбираясь из-под меня, перебралась на лавку, поспешив укрыться одеялом. Я опрокинулся на спину и прикрыл веки. Все кружилось в тошнотворном котле, и чувство неудовлетворенного желания давило нещадно. Уж лучше бы не пил столько браги — все вышло куда хуже, чем думал. За общим столом пытался заглушить все чувства, притупить, а вышло наоборот.

Рванул ворот рубахи, который колол и душил, слыша, как по стенам и кровле глухо стучал дождь — хорошо бы сейчас на улицу выйти под ливень, промокнуть до нитки, да очухаться малость, потому что проклятое не выплеснутое желание, наваждение причиняло невыносимую муку. Сурьяны хотелось касаться, искать в темноте ее губы и владеть ими, забираясь руками под тонкую рубаху, накрывая груди ладонями, сжимать их и прокикать в горячее лоно. Ее терпкий и сладкий запах щекотал нос, делая меня еще пьянее. Я оказался словно в ловушке, но меня никто не держал, эта ловушка была иного рода, сотканная из собственных губительных для меня чувств, которые девушка вызывала во мне, побуждая хотеть всего этого. Я будто угодил в топь, в которой медленно, но неизбежно тонул.

В какой миг я уснул, провалившись в оглушающую черноту. Мой сон был крепкий и слишком короткий, но так только казалось, потому что, когда я открыл глаза, уже светало, и клеть заполнял холодный рассвет.

Обведя мутным взглядом холодный низкий потолок и бревенчатые стены, сухо сглотнул — в глотку, будто песка насыпали. Вслушался в тишину — ей полнился весь дом. Страшно захотелось пить. Я резко повернул голову к лавке, где должна спать Сурьяна, и мгновенно сел, не увидев девушку. Не замечая прострелившую затылок боль, в непонимании лихорадочно оглядывал пустую постель и смятые одеяла.

4_12

Всплеск воды за спиной заставил обернуться. Сурьяна стояла у кади, босая, только беленая рубаха чуть скрывала икры, волосы, чуть спутанные от сна, струились по спине до поясницы. Она смотрела на меня немного испуганно и недоуменно, медленно опустила ковш, из которого только что пила. Мне ее уже приходилось видеть размягчившуюся и изнеженную сном, но сейчас она будто сияла изнутри, такой жемчужной казалась ее кожа, бледное лицо в обрамлении медных волос приковывала к себе взгляд.

Она, видимо, смутившись, растерянно отвела взгляд и молча попятилась к лавке. В тот же миг за дверью послышались шаги, дверь распахнулась, и я едва успел подняться с тюфяка, заслоняя собой скользнувшую под одеяло Сурьяну, как непрошеный гость заглянул внутрь. Из-за приоткрывшейся створки появился Добромысл, весьма бодрый и выспавшийся. А мне остро захотелось придавить створкой его голову, чтобы неповадно совать нос, куда его не зовут. Но быстро успокоился — староста ведь ни сном, ни духом, что со мной рядом девица. Я прошел вперед, вынуждая Добромысла отступить в полутемный переход.

— Разбудить пришлось — узнать мне нужно, собирать вас в дорогу или нет? Ливень до сих пор льет, будто Сварог решил все небесное море на нас вылить. Не дороги, а хлябь одна, боюсь, увязните где-нибудь. Обождать нужно, пока ненастье стихнет.

Гадство! Голова загудела еще сильнее. Оставаться, конечно, желания никакого не было, ко только деваться, выходит, некуда.

— А Кресмир где?

— Так не добудился, — хмыкнул Добромысл, прищуривая хитрые глаза. — Брага да мед у меня крепкий, оно и понятно, почему так сморило.

Я мрачно смерил его взглядом. Староста перевел взгляд на дверь, за которой осталась Сурьяна. Я перехватил его быстрый взгляд.

— Нам другую избу искать или здесь оставишь?

Конечно, к другим не совсем хотелось подселяться — лишние разговоры, уши и глаза. Я хмыкнул самому себе — с каких пор я стал таким осмотрительным и осторожным? С каких пор в моей ватаге появилось что-то такое ценное, что я остерегаюсь лишних слухов? Меня будто укололи иглами со всех сторон, когда все естество обратились к той, что была сейчас за моей спиной.

— Так неужто обидел чем-то, что спрашиваешь так? — приосанился Добромысл, будто мои слова его и впрямь задели.

— Нет, не обидел, мне на руку будет, если оставишь.

— Гостите, сколько потребуется, — положил широкую ладонь на свою грудь Добромысл. — Жена сбитня приготовила, оно сейчас самое то, — добавил он уже умиротворенно.

А мне хотелось, чтобы он скорее ушел. Староста будто услышал мои мысли, не стал задерживаться больше, отступил, а я, наконец, вернулся в клеть, едва соображая, что к чему, потому что голова стала чугунной и трезвонила страшно. Ко всему я был в скверном духе. Потому что вчера так и не получил того, что давил в себе весь вечер и полночи.

Глава 5

Я так и осталась сидеть под одеялом, слыша разговор мужчин за дверью. Все это было похоже на какой-то сон, из которого хотелось выбраться поскорее на поверхность и, наконец, осмыслить все, что со мной произошло за эти дни. Но чем чаще я делала эти попытки, тем сильнее утягивало меня на самое дно, вязкое, темное и мутное. Я сама себя не понимала — перестала понимать с того мига, как княжескую ватагу растерзали, беспощадно убив всех до единого. Но даже это не приводило меня в чувство, не было и объяснения тому, что произошло той темной ночью, когда я поддалась горячим настойчивым рукам молодого мужчины — незнакомца, который подарил мне гребень, позволила себя касаться, самозабвенно и бездумно. До сих пор не понимала, что на меня нашло. Быть может, потрясение, скорая смерть гридней, верного отцу Лютобора и Ветицы…

Тугой ком поднялся к горлу, на глаза проступила влага — о Ветице думать вовсе не хотелось, цепенело все внутри в неверии того, что ее больше нет. Но это было так

— они мертвы, все до одного, и воины, что следовали в Роудук, придали огню их тела — запах гари и дыма еще долго стоял в горле. А потом в пути настигло ошеломление от того, что еду, как оказалось, со старшим сыном князя Роудука. Это окончательно ввело меня в смятение, на голову будто черный плат накинули, гася во мне все. А потом это подтвердилось по тому, как встречал местный староста княжича, раскланявшись почтительно, принимая тепло со всей обходительностью.

Обняла себя за плечи и закрыла глаза, делая глубокие вдохи. А перед глазами он с серо-сизыми глазами, с тонкими чертами лица. И как сразу не поняла, ведь все в нем говорило о его высоком роде и сильной крови: его облик, умение держать себя, украшения на запястьях и шее. Сколько я ни гнала его из головы, да только все хуже делалось. Выходит, если бы не он, если бы не подоспел вовремя, страшно и представить, что было бы. Тати растерзали бы и выкинули на обочину где-нибудь в пути. И как ни была благодарна Вротиславу, но страшно пускать в самою голову глубже, страшно и ни к чему. Кусала губы и пыталась взять себя в руки, ощущая, как дрожь прокатывается по плечам, кожа помнила его прикосновения, жар его губ и дыхание, и даже вчера, после всех терзаний и волнений, не смогла его оттолкнуть, вновь позволив касаться себя. Верно, он думает, что девка гулящая, беспутная.