Страница 9 из 31
— Ну, так говори, раз хотел. Все равно ты оплатил свое время.
Мне показалось, что это была не обычная уступка. Ксюше требовался этот разговор самой.
— Не очень-то и дорого оплатил, кстати говоря.
— А я тебе кто? Дорогая эскортница? Мы стояли в темном углу, возле вшивого бара. А рядом со мной…
— Стоял кощей.
— Да, он. Кажется, ее зовут Настя. И она долбит героин вместо яичницы на завтрак.
— Интересный персонаж.
— Мертвый, а не интересный. Я вообще не понимаю, как она еще трахается.
— Мне нравится в тебе, что ты не называешь это любовью за деньги, — заметил я.
— Потому что секс за деньги — это не любовь?
— Верно. Но я бы брал шире. Не думаю, что секс — это вообще любовь. Она проявляется в других вещах. Причем, обычно в самых маленьких, незначительных.
— Так о чем ты хотел со мной поговорить?
— Понимаешь, разговор получится до банальности нелепый, а вопросы будут слишком… Как в кино…
— Я попробую ответить, — сказала Ксюша, стряхивая пепел.
— Раньше мне было интересно узнать, почему ты выбрала такой путь дружбы? Слово «дружба» беру в кавычки.
— Почему я позволяю иметь себя в три отверстия?
— Можно и так сказать.
— Мне нравится. Почему ты говоришь «раньше»?
— Ну, узнав теперь, кем ты работаешь… хочется узнать зачем тебе это.
— Я хорошо умею это делать. А деньги мне нужны, как и всем людям, которые хотят жить. Чтобы платить за обосранную комнату в коммуналке и жрать дерьмо.
— Разве это жизнь?
— А что я могу сделать, если нахожусь в таком положении? У каждого человека свое место, своя роль. Другого в своей жизни я не умею. Никакими навыками и талантами не обладаю. Так чего мне дергаться? Платят — хорошо, не платят — плохо. По-другому и сказать не смогу.
— Но ты ведь можешь вырваться из плена? Уйти от всего этого. Ведь на свете можно обучиться чему угодно.
— И кто меня научит?
— Давай я.
Ксюша рассмеялась:
— Хороший учитель, ничего не скажешь.
— Неужели тебя не унижает твоя деятельность?
И вот на этом моменте она замолчала. «Унижает» здесь сыграло значительную роль. Словно я дернул за переключатель. А вот чего я точно не ожидал в ту ночь, так это того, что Ксюшины глаза начнут наливаться слезами. Они прямо сделались стеклянными.
— А что ты знаешь об унижении?— спросила она, посмотрев мне в глаза.
Я молчал. Ждал, пока она сама продолжит свою мысль. Она хотела что-то рассказать, но боялась.
— Ты даже не представляешь, — продолжила она, — что такое унижение.
Я внимательно слушал, но продолжать рассказ она не спешила.
— Водка есть?
Я достал бутылку с верхнего шкафа. Даже предположить не мог, что у меня были какие-либо запасы алкоголя. Ксюша налила себе сама. Водка перелилась через края стопки. Она выпила, даже не поморщившись, и продолжила:
— Ты не представляешь, что такое унижение. Не знаешь, что означает, когда в детстве предопределяют твою судьбу. Он… Этот пидорас… Он насиловал меня…
— Кто?
— Отчим. Этот ублюдок начал насиловать меня, когда мне было пятнадцать лет. Я сказала, что расскажу маме… Он ударил мне в живот… Обещал убить меня и маму, если я хоть кому-то расскажу. Я и боялась сказать. А потом… Потом он купил мне подарок. Цепочку. Красивую.
— Он начал покупать секс?
— Да, — Ксюша выпила еще одну стопку. Я решил ее поддержать, хоть уже и был в нетрезвом состоянии. — Мне это понравилось. И я стала сама делать ему хорошо. Я не сопротивлялась, даже сама иногда начинала, если позволяли обстоятельства.
— А подарков становилось все больше, — докончил я за нее.
— Да, становилось. Он все чаще дарил мне что-нибудь, а мама радовалась, что отчим так меня любит и так меня балует. Она даже представить себе не могла, что отчим-извращенец насилует ее дочь. Со временем его фантазии приобретали все новые формы извращения. Обычного секса ему уже не хватало. Ему хотелось все более новых ощущений. А я помогала. Училась, делала то, что он меня просил. Сначала секс был обычным, потом ему захотелось других чувств. Один раз он завязал мне глаза и руки, потом пытался прочистить мне горло своим инструментом. Первое время я давилась, и меня чуть не выворачивало, но потом и к этому привыкла. Потом он потребовал анал. Не стал меня спрашивать об этом, а просто начал делать. Мне было больно, но только первую неделю. Через месяц его извращений я уже ничего не чувствовала. Привыкла к любой фантазии больного отчима. А мама продолжала искренне радоваться тому, что мы с ним так хорошо ладим. Но я не могла ей всего сказать. Я не могла ей вообще ничего рассказать.
— И когда ты остановилась?
— Мама умерла, когда мне было семнадцать. Отчима, кажется, это только обрадовало. Самое худшее, что он мог придумать — удушение. Я не против такого в сексе, но он не видел границы между легким удушьем и…
— Он пытался тебя убить?
— Думаю, сам не понимал этого. Я уже начинала синеть, но ничего не могла поделать. Он был гораздо сильнее. В какой-то момент мне становилось страшно. Я думала, что умру, а он так и продолжит трахать еще не остывший труп.
— И что ты сделала?
— Первое время ничего. Мне даже иногда становилось легче от одной мысли, что я умру. Смерть — это конец. Но когда в жизни нет радости, то смерть — это конец несчастью. А избавление от несчастья — это начало счастья.