Страница 86 из 137
заявление заместителя наркома иностранных дел Союза ССР, в котором
выражается убежденность, что правительство Венгрии найдет возможность
убедиться в явной спровоцированности слухов о неуважении прав
венгерского национального меньшинства в Югославии".
"Господин премьер-министр!
В германской прессе появились сообщения о том, что югославы
чинят акты насилия против венгерского населения в районах Суботицы и
Нового Сада. Однако я обязан проинформировать Вас о том, что вчера я
и германский представитель Диц выезжали в эти районы. Диц - человек
из группы личного представителя Риббентропа штандартенфюрера СС
Веезенмайера - пытался найти и представить мне факты такого рода
произвола, однако он ничего не смог сделать. Венгры живут спокойно,
ни один югослав не допустил оскорбительного - для мадьярского
достоинства - шага. По-видимому, пресса Германии пытается втянуть
Венгрию в конфликт, публикуя такого рода материалы. Я хочу, чтобы Вы
знали правду. Я не смею быть лжецом.
С глубоким почтением
Вашего высокопревосходительства
почтительный слуга, генеральный
консул в Загребе
Салаи Шандор".
"Премьер-министру Телеки - губернатор Сегеда.
Ваше превосходительство!
Несмотря на мои протесты, начальник генерального штаба Г. Верст
дал указание коменданту гарнизона разместить в школах (занятия по
этому случаю уже прекращены), отелях, госпиталях и бараках возле
станции воинские части Германии. Я практически лишен власти. Сегед
стал прифронтовым городом. В случае если сюда приедет хоть один
иностранный журналист, он увидит картину полного всевластия
германских военных в городе. Миф о том, что мы лишь "пропустили"
войска Гитлера, окажется развеянным.
Почтительно Ваш
Карпати Петер".
Телеки прочитал оба эти письма спокойно. Он долго сидел за столом недвижно, сцепив под квадратным подбородком сильные пальцы. Потом медленно поднялся, подошел к окну и долго смотрел на Пешт, раскинувшийся под ним, на стальную воду Дуная, в которой плавали звезды, на подсвеченные купола парламента и на строгую красоту мостов. Скорбная улыбка трогала губы Телеки. Он думал о гармонии, об извечной предрешенности судеб и о том, что лишь сила может победить силу, все остальное химеры и самообман.
Вернувшись к столу, он достал чистый лист бумаги и написал:
"Ваше Высочество!
Мы стали клятвопреступниками из-за нашей трусости, нарушив
"Вечный договор о дружбе". Нация чувствует это; мы попрали ее честь.
Нет ни слова правды, когда говорят об истреблении венгров и - даже
немцев. Мы стали мародерами, которые грабят покойников; мы стали
самой дерьмовой нацией. Я не сдержал тебя. Виновен.
Телеки Пал.
3.4.41".
ЗА СУМАСБРОДСТВА ЦАРЕЙ СТРАДАЮТ АХЕЙЦЫ II
_____________________________________________________________________
Был вечер, и солнце уже ушло, остался лишь его тяжелый сиреневый отсвет, который лег на вершины сосен, и ветви из-за этого казались синими, а стволы не медовыми, как днем, а бурыми, словно отлитыми из тяжелой меди.
Мирко стоял с Еленой возле нового дома, который он сложил вдвоем с ее братом Степаном, и сиреневый отсвет ушедшего солнца делал стекла в окнах ярко-красными, и было непонятно, почему родился именно этот цвет, но он делал дом рисованным, странным, нереальным, словно бы сказочным.
- Смолой пахнет, - сказала Елена. - Стены плачут.
Мирко поднял руки, повернул их ладонями вверх - бугристые у него ладони, иссеченные порезами, с желтыми мозолями, - протянул их Елене и сказал:
- Понюхай.
Елена прикоснулась губами к его ладоням и тихо ответила:
- Смолой пахнет, стены радуются.
- Войдем?
- Давай уж завтра. Как гостям прийти, я скатерти положу, половички застелю, занавески навешу. Священник освятит порог, за стол сядем, под иконы, тарелку разобьем и начнем свадьбу.
- Ты только целую тарелку-то не бей. У тебя, я видал, треснутая на крыльце стоит.
- Так я ж с нее курам корм сыплю! Да и нельзя треснутую тарелку бить, никак нельзя!
- Почему?
- Счастье обойдет.
- Тарелка-то дорогая.
- Так ведь и женятся один раз.
- Замуж раз выходят, - усмехнулся Мирко и обнял Елену. Он обнял ее смело, потому что они стояли у порога их дома, который он сам построил. Он положил руку на ее плечо и почувствовал, какое оно налитое и сильное, и подумал, что Елена будет хорошей хозяйкой в этом доме, и стекла в окнах будут чистые, и ступеньки на крыльце всегда будут добела вымыты, а наличники покрашены ее руками голубой глянцевитой краской.
- Мирко, а войны, спаси бог, не будет?
- А кто ее знает. Дом есть - война не страшна. Да и мимо она обойдет, кто ж по лесам воюет... Эх, брат у тебя балабол, Елена, - нахмурился вдруг Мирко, заметив кучу стружек, сваленную возле забора. - Обещал пожечь, да и загулял.
- Так сами пожжем давай.
- У меня спичек нет.
- В доме возьмем.
- Завтра ж хотели войти...
- А мы разуемся.
Они сняли опанки* и вошли в дом. Стены плакали - белые слезы смолы недвижно стекали длинными янтарными каплями.
_______________
* Форма сандалий (серб.).
- Люльку-то где поставим? - спросил Мирко.
- Чего ты? - покраснела Елена. - Чего несешь?!
- Будто маленькая...
- Нельзя про такое говорить.
Мирко снова нахмурился, увидав, что подоконник обструган не до конца.
- Ну, Степан, Степан, - сказал он, покачав головой, - ну что за балабол такой?! Сказал же ему, стамеской пройдись, так нет ведь.
- Себе бы строил, небось прошелся б, - так же сердито согласилась Елена: когда замуж выходят, родню отрезают; брат, он до тех пор брат, пока мужа нет.
Они вышли из дома и подожгли стружки, и запахло сосновым дымком, и наступила ночь, и в этой ночи свет костра делал лица Мирка и Елены недвижными, большеглазыми, как лики языческих богов.
- Не замерзнешь? - спросил Мирко. - От костра отойдешь, зябко будет.
- Так ты ж рядом, - ответила Елена и осторожно прижалась к его плечу, и ощутила, какое оно сухое, словно деревянное, и такое же сильное, и стало спокойно ей и радостно.
Анка услышала музыку и подошла к окну, не опасаясь, что мать закричит: "Чего глазеешь, вышивать надо, завтра пора скатерти сдавать!" Отец был на работе, он вчера сказал, что получил большой заказ: натереть полы в доме самого инженера Кошутича, Мачекова зятя, да так, "чтоб сверкали, и гости чтоб скользили и падали, если танцы будут". Отец рассказывал, какой там богатый паркет: светлый, уложенный не елочкой, а большими квадратами, с диковинным мозаичным рисунком. "Игра в нем березовая, - продолжал рассказывать отец, - с разжилками вдоль и кружочками, как завязь, а ведь не береза это, а горный дуб". Анка машинально нарисовала пальцем на столе узор, о котором рассказывал отец, и он согласно кивнул головой. "Двести динаров за работу дают, - продолжал он, - такие деньги, господи!"