Любовники моей матери

Мамины подруги говорили разное. Тетя Наташа, старая дева, как насмешливо характеризовал ее папа, убеждала всех, что моя мама была гениальным человеком, а мы висели на ней обузой и помешали ее таланту раскрыться до конца. Тетя Катя, высокого роста, с длинными волосами и голубыми глазами объясняла, что моя мама всегда хотела всего и сразу, а это очень сложный путь, редко приносящий удовлетворение. Тетя Света, дорого одетая, с макияжем, имитирующим отсутствие макияжа, и прочими атрибутами бизнес-леди сетовала, что с мамиными данными можно было сделать такую карьеру, вместо того, чтобы двигать эту чертову никому не нужную науку, сплошь усыпанную мужиками-шовинистами. Только тетя Юля, улыбаясь, говорила: мы с твоей матерью оказались самыми умными – и погуляли и семью завели и детей родили, не то, что некоторые, кивала она в сторону бывших однокашниц, оставшихся одинокими.

Из людей, способных пролить свет на таинственную фигуру моей матери, оставался только дед, мамин отец, но он жил очень далеко, в деревне, и в его восприятии жизни все было более чем просто. Марина – его единственная, а потому любимая дочь – прекрасный человек, настоящая красавица, и, что удивительно, умница (здесь с многозначительным видом поднимался кверху указательный палец левой руки, правый был поврежден в связи с производственной травмой). Дальше – еще проще и однозначней: идеальная жена, ласковая мать, талантливый ученый, видный общественный деятель и т.п. К этим, не допускающим фантазий формулировкам, мне всегда хотелось добавить, характер нордический, беспощадна к врагам рейха, потому что фраза про то или иное отсутствие порочащих связей к маме явно не подходила.

Понятно, что целостной картины эти заявления, естественно, не давали. Подозреваю, что многие мои ровесники и знать не знают и знать не хотят, что собой представляют их родители, но прекрасно себя при этом чувствуют. У меня же буквально свербило в одном месте, было такое ощущение, что без понимания, кто такая была моя мать, мне никогда не стать собой. Быть похожей на нее или стремиться от нее отличаться, невозможно было без понимания личности, которой она была. Ради этого я сотни раз пересматривала ее фотографии. На меня смотрело солнце: теплое, ласковое, полное бесконечного света, который не кончается и не отключается. Как такой стать и легко ли быть такой – это не давало мне покоя, это сводило меня с ума.

Еще меня очень волновало, кого же она по-настоящему любила. Фотографий с молодыми и не очень людьми было больше десяти, кто из них, что значил для нее, никто мне ответить не мог. К папе с такими вопросами я, понятное дело, не обращалась, а бабушка остужала меня требованиями объяснить, зачем мне это знать. Подписи на обратных сторонах изображений мне ни о чем не говорили, кроме того, что среди них были в том числе и хорошо известные мне дядя Андрюша, Дима и Леша. Выражение маминого лица везде было универсальным, таким же как на свадебных фотографиях. Если папу больше ни с кем, кроме жены, таким улыбчивым не видели, то мама рядом со всеми лучилась счастьем как новобрачная, даже со своими бесчисленными двоюродными и троюродными братьями и дядьками.

Часть вторая. Дневник

– Бабушка, а что это за парень такой кудрявый? – в очередной раз пыталась я добиться от бабушки чего-нибудь путного, перелистывая мамин девический альбом одним весенним вечером.

– Это Саша Разумихин, а зачем ты спрашиваешь?

– Интересно, а если я приду с ним познакомиться, он поймет, чья я дочь.

– Бог с тобой, дитя, они с мамой-то не виделись лет двадцать, так что он мог забыть, как она выглядит, а ты хочешь, чтобы он тебя узнал.

– Ты же говорила, что они с мамой чуть не поженились. Должен он в таком случае помнить свою невесту, все-таки не каждый день мужчины замуж зовут. Найду его номер по телефонной базе, придумаю какой-нибудь повод, приглашу в ресторан и расспрошу хорошенько, какой он запомнил мою мать.

Бабушка на это тяжело вздохнула, исчезла в кладовке и после продолжительных шорохов и шума падающих книг извлекла старую коробку из-под шоколадных конфет.

– На, держи, а то ведь не уймешься никак.

Большего сокровища для меня нельзя было придумать. Письма, записки и дневник в ежедневнике 89-го года. Я быстро в этот раз засобиралась домой.

«Теперь, когда на несколько лет моя жизнь застынет в плену пеленок, бутылочек и сосок, сменивших цветы, любовные послания, нескладные стихи и вдохновенные объяснения, самое время вспомнить их авторов, наполнявших мою молодую жизнь таким веселым счастьем и ощущением избранности. Трудно сказать, с кого все это началось, если еще во втором классе, когда мы готовились к пионерскому слету, а сами даже не были еще пионерами, а всего лишь сменой, и придумывали вопросы к викторине, зарывшись с головой в «Пионер» и «Костер», я почувствовала, какое тепло исходит от Димкиной руки, когда он дружеским жестом кладет мне ее на плечо, так что мне самой захотелось обнять его в ответ, по дружбе, конечно.

В моей жизни никогда не было одного главного героя, всегда их было несколько. Даже тогда, в далеком втором классе с активистом Димкой конкурировали знойный юноша Сандро и рубаха-парень Иванов, которого даже не помню, как звали. Мальчишки тщетно пытались одержать верх друг над другом, не понимая, что мне одновременно импонировала Димкина интеллигентная манера выяснять отношения словами, а не кулаками, то, какими говорящими глазами смотрел на меня Сандро и вгонявшие в краску шутки, которыми смешил меня Иванов.

Конечно, больше всего мне подходил Димка, такой же красивый и чистенький, как я, такой же активист и отличник, но по моим зарождающимся понятиям об идеальных отношениях между полами, настоящий мужчина не должен был слишком уж хорошо учиться, так как отличная учеба – это женская прерогатива. Мог ли один человек быть таким, чтобы и подраться по надобности мог, и умное непонятное слово завернуть, и чтобы от рук его тепло исходило. Пока такого не было, я шла по жизни легко.

Я очень-очень любила Ромку – командира класса, куда я пришла новенькой в десять лет. У одноклассников даже появилась такая игра – Мальцева -Стрельцов, в которой Ромка бегает за мной, старается выхватить портфель, пишет стихи, рисует портреты, а я все только рву и выбрасываю. А в классе учительницы литературы на второй доске, которая стояла у стены и почти не использовалась, полгода не смывалась надпись Стрельцов + Мальцева = Любовь. Я боялась лишний раз на нее взглянуть.

В конце года он с задней парты прислал мне записку, которая долго валялась в моих девчачьих тайниках: два сердца – одно его, насквозь пронзенное стрелой и мое, до которого стрела не долетев, обломилась. Знал бы он, несчастный влюбленный, как по ночам я жарко шептала, прячась под одеяло: «не люблю, не люблю, не люблю», когда уже знала наверняка, что очень люблю, жить не могу.

Но защищал меня от драчунов не Ромка, а Сережка Игнатов, на голову всех выше и шире, с которым мы сидели за одной партой всего два урока в неделю. Казалось бы. В меня вечно влюблялись все ребята, которые оказывались со мной за одной партой. Так и в жизни повелось. Я знаю, что любой мужчина, пусть он будет самый привередливый женоненавистник, если поживет со мной хотя бы два месяца, влюбится, даже нечего говорить. Такой я прекрасный человек.

Спустя какое-то жалкое лето, я перешла в другой класс и так же серьезно, не по-детски, полюбила Пашку. Пашка был скорее аутсайдером в нашем классном сообществе, в принципе тоже лидером, только наоборот. Он по вырисовывающемуся обыкновению так ничего и не узнал. Его трогательные записки с ошибками «предлагаю тибе дружбу» тоже где-то валяются. Спрашивается в чем причина продолжающегося невезения в любви – он меня любит, я его люблю, самое время ходить за ручку в парке, играть в морской бой и есть мороженое за семь копеек. Ан нет, угораздило меня в те замшелые времена невостребованно родиться моделью, короче, высокой девочкой. А возлюбленные мои все сплошь до груди мне не доставали, так что мои медленные танцы с любимым, сначала с первым, потом со вторым на школьных дискотеках, напоминали окружающим комнату смеха.