Страница 25 из 27
Чечиллия. И не меня одну.
У Чечиллии дрожит подбородок, но ей удаётся сдержать себя.
Чечиллия (меняет тему). Ну? А в этой картине вы соблюдали божественную пропорцию?
Леонардо. Разумеется. Посмотрите, синьорина. Вы сидите как бы в некоем треугольнике, замечательном тем, что у него совершенные соразмерности. Это достигается наличием определённого угла в его вершине. Его стороны относятся друг другу так же, как длина относится к ширине картины, а числовое выражение этого отношения и есть то таинственное золотое число, выражающее божественную пропорцию. Именно поэтому смотреть на эту картину так приятно.
Чечиллия (слегка расстроена). Да? Только поэтому?
Леонардо. О нет, Чечиллия, конечно, не только поэтому. Но мне не пристало хвалить собственное произведение. Если мне хотя бы вполовину удалось добиться сходства портрета с вашим настоящим обликом, значит, картина прекрасна. Но восприятию безусловно помогают мои знания в других областях…
Чечилли. Например, в анатомии? То, что вы вскрываете покойников, помогло вам в написании моего портрета? А то, что вы создавали смертоносное оружие для Чезаре Борджиа?
Леонардо. Вы только не обижайтесь, драгоценная донна, но – да. Всё это мне очень помогает. Когда я делаю что-то, я делаю это всем своим существом. Со всеми моими механизмами, представлениями, картинами и оружием. Как бы я ни менял поле деятельности, я каждому делу отдаюсь весь, без остатка. И военные сооружения так же влияют на мои способности художника и зодчего, как картины влияют на конструирование крыльев. Занятия математикой позволяют точнее рассекать мёртвую плоть, что позволяет лучше писать фигуры людей, а постоянное вглядывание в их лица наделяет меня знанием, чего они на самом деле хотят, чтобы придумать и воплотить для них именно такие торжества, которые и удивят, и не обманут их ожиданий.
Чечиллия. И неужели всё это только для того, чтобы получить немного денег?
Леонардо. О, конечно же нет! Всё это для того, чтобы работать дальше, узнавать новое и совершенствоваться. Скажем, раньше я совсем не умел вести светские разговоры, а теперь…
Чечиллия. Теперь вы и в этом непревзойдённый мастер.
Леонардо. Благодарю. И пусть иногда приходится делать неприятные вещи, которые могут запачкать руки или одежду…
Чечиллия. А душу? Вроде службы у Борджиа?
Леонардо. Пусть и это. Главное познать мир во всех его проявлениях, во всём разнообразии. Так, как это делал древнегреческий мастер Дедал.
Чечиллия. Так вот с кого вы берёте пример! Но ведь он убил ученика, которому завидовал за то, что тот превзошёл его. За что и был сослан на Крит, где помог царице удовлетворить противоестественное желание. А потом – лабиринт, нить, крылья… И чего он добился? Гибели единственного сына?
Леонардо. Он добился того, что о его изобретениях и творениях знают и рассказывают до сих пор.
Чечиллия (слегка разочарованна). А! Так вы тщеславны…
Леонардо. Нет, не то. То есть, конечно, немного… Но только в той мере, которая…
Леонардо запнулся, ищет слово. Чечиллия смотрит на Леонардо с интересом.
Леонардо. Скажите, мадонна, вы никогда не задавали себе вопрос, почему Минос попросту не убил Минотавра?
Чечиллия. Минотавр был послан ему в наказание, царь боялся гнева богов.
Леонардо. Но он не боялся его, когда подменил жертвенного быка.
Чечиллия. И был научен этим уроком.
Леонардо. Да, конечно… Но не могли ли боги всеми этими уроками Миносу преследовать совсем другую цель?
Чечиллия. Какую?
Леонардо. Дать работу Дедалу. Мастеру, который мог многое и сам не знал, где предел его возможностям. Мастеру, который должен был познать этот предел, мастеру, который должен был трудиться несмотря ни на что.
Чечиллия. О, как вы тщеславны! Вы считаете, что боги создали этот мир, чтобы его мог познать художник! Мир создан для Дедала, так?
Леонардо. В каком-то смысле. Только причём же здесь тщеславие? Разве красавица не стремится роскошно одеться и подвести глаза, чтобы красота её была выражена полнее? Разве атлет не пытается развить своё тело до самой границы возможного? Так почему же имеющий разум не должен прикладывать его со всем усердием ко всякому предмету, в котором есть ещё, что изучить? А таких предметов множество, боги в самом деле оказались щедры.
Чечиллия. И вы согласны заплатить за это великую цену? Вроде жизни собственного сына?
Леонардо. У меня нет детей… И я пока не знаю, какую цену готов заплатить! Но если бы я только мог изучить этот мир… Если бы я только мог понять, как он устроен… Возможно, тогда я понял бы, для чего боги создали его. И, может, тогда сумел бы объяснить, куда нам идти, какие способности развивать и что именно нам следует выражать полнее.
Чечиллия (пытливо смотрит на Леонардо). Значит, вы пытаетесь постичь божественный замысел.
Леонардо. Очень трудно постичь замысел того, кого никогда не видел. Но он дал множество подсказок. И можно попытаться если не разгадать их, то хотя бы найти. Для этого надо всего лишь не прекращать искать.
Чечиллия. Сколько в вас, оказывается страсти…
Чечиллия уже подошла к Леонардо вплотную, тянется губами к его губам.
Леонардо (чуть отступает). Небесная мона, нет… простите… дело вовсе не в том… просто… это не для меня…
Чечиллия. Чепуха… А как же познание, мастер Леонардо? Разве вы не хотите познать этот мир вполне?
Леонардо ошеломлён таким поворотом, а Чечиллия наступает. Леонардо не отходит, но и навстречу не устремляется.
И тут из-за двери раздаётся истошный крик. Леонардо отходит от Чечиллии. Чечиллия, конечно, немного раздосадована. Входит пожилая служанка Леонардо. Это не Матурина из 2 действия, хотя и напоминает её общим обликом. Она некрасива, лицо сморщено, приземиста. В руках у неё корзина с овощами и какая-то дымящаяся кастрюлька, которую она брезгливо держит за длинную ручку.
Леонардо. Что там такое?
Служанка. Да вот! Взгляните! Здравствуйте, синьора, простите, я не знала, что вы здесь. Но судите сами: прихожу я с базара… овощей принесла, будем супчик варить… смотрю, на плите что-то бурлит. Ну, думаю, не иначе Зороастро наш проголодался. Подхожу, а там из кипятка на меня глядит кто-то.
Входит Зороастро, опираясь на костыли. Забинтованную ногу держит на весу. Глаз, конечно, по-прежнему повязан.
Зороастро. Ну, да. Это моё.
Служанка. То есть, как это твоё? Ты что же там собственный глаз сварил? Пресвятая богородица, матушка-заступница! Что же они творят-то в этом доме?
Леонардо. Успокойся, пожалуйста. Конечно, это не глаз Зороастро. Это глаз одного умершего, которого я вскрывал сегодня утром в госпитале…
Служанка. Ещё лучше! Я между прочим, на кухне еду готовлю на всю ораву, которая толчётся под этой крышей! А вы там глаза от мертвецов варите!
Зороастро. Ты бы предпочла, чтобы мы варили глаза живых людей?
Чечиллия смеётся: её забавляет вся эта сцена.
Служанка. Вот пожалуюсь я на вас фра Луке, будете знать! Ну, Леонардо, ну, зачем варить-то?
Леонардо. Иначе глаз никак не разрежешь, не посмотришь, что у него внутри. Как яйцо нельзя разрезать сырым, чтобы не растеклось, и можно разрезать, сварив, так, может, и глаз… Вот я и решил сварить его в яичном белке. Там белок – и тут белок, свернутся вместе, можно будет исследовать…
Служанка. Теперь вы понимаете, синьорина, почему наш мастер так мало ест? Потому, что его всё время тошнит! А заодно и нас всех!
Чечиллия смеётся.
Картина 22.
Трапезная монастыря Санта-Мария-делле-Грацие, но сейчас она не используется, как трапезная. Суетятся полуголые ученики Леонардо, у стены построены леса, кто-то строит леса рядом. Один из учеников растирает краски в корыте. Леонардо стоит высоко на помосте перед грандиозной фреской «Тайная вечеря». Она не закончена: нет лиц Христа и Иуды, не проработан фон, но основные очертания картины уже видны. За спиной Леонардо выстроились монахи. Леонардо ничего не делает, просто смотрит на картину. Монахи за его спиной недоумённо перешёптываются. В конце концов, из их среды выходит толстый монах, настоятель.