Кукушка

   Девочка закрыла рот рукой.

   -Точно тебе говорю, простуда! А ты что себе напридумывала? Знаешь, я еще и не так хриплю, когда простываю. Мы тебя вмиг вылечим...

   В уголках глаз девочки появились слезы.

   - Не плачь! У меня как раз есть лекарство, оно лежит в погребе! Уверен, у тебя чудесный голосок, и совсем скоро я его услышу. Может быть, ты даже споешь мне? Как какая-нибудь птичка, соловей там или кукушка. Эх, знаешь, как поет Золотая кукушка? Я сам, правда, не слышал, но дед рассказывал, что они дивные песни поют! И ты будешь так же петь, даже лучше, когда мы тебя вылечим скоро-скоро, да, кукушонок?

   Ярваг мягко погладил девочку по плечу. Ребенок слабо улыбнулся.

   - Все будет хорошо, обещаю!

   А затем трактир накрыла тьма.

<p>

***</p>

   Ярвага будто на миг окунули с головой в ледяную воду, а затем так же резко выдернули из нее.

   Трактирщик стоял посреди грязной улицы, но не мог сделать и шага, лишь смотрел, как туда-сюда сновали прохожие, стражники, ездили телеги, слуги носили паланкины.

   У стены дома сидели несколько нищих, и среди них... та самая девочка. Худенькая, бледная, вся в грязи и пыли она, сложив ладони лодочкой, практически не шевелилась, а люди все ходили и ходили рядом, поднимая пыль, как правило, не замечая, но иногда подкидывая ребенку медяк.

   Пространство вокруг дернулось, "моргнуло", и время будто ускорилось. Люди стали двигаться быстрее и быстрее, вплоть до того, что превратились в неразличимые шлейфы, а девочка все сидела у обочины с протянутыми руками. Когда заходило солнце, она исчезала, улицы пустели, а с рассветом ребенок появлялся вновь.

   Каждый день, ближе к вечеру, от шлейфа отделялись несколько фигур. Мальчишки зим тринадцати подходили к девочке, иногда пинали ее, затем забирали деньги, оставляя немного еды взамен.

   Однажды из-за спины девчушки появился худой, прихрамывающий кот. Он подкрался к стоящей справа от ребенка глиняной тарелке, на которой лежали краюха хлеба и маленькая рыбка. Кот, было, собирался ухватить рыбешку, но, увидев занесенную руку, вжался в землю, ожидая тумака. А девочка лишь потрепала его по голове и протянула рыбку. Кот боязливо принял угощение и убежал, но вскоре вернулся, уже насовсем.

    Окружение снова "моргнуло", и Ярваг оказался в трактире.

   Помещение освещалось настолько ярко, что резало глаза, но в центре таверны был круг тьмы, а в нем маленькая щуплая фигурка в платье.

   - Она зло, она мучает нас!

   Ярваг узнал голоса - это были его родители.

   "Они живы!"

   Голоса баюкали его и отгоняли прочь все тревоги.

   - Спаси нас, сынок!

   Родители стояли за его спиной, поддерживали его, обнимали его. Ярваг чувствовал их заботу и любовь.

   "Наконец-то у нас все будет хорошо!"

   - Убей ее! Убей!

   Трактирщик посмотрел на свою руку:  в ней был тесак.

   - Давай, убей ее, освободи нас. Она заперла нас!

   Ярваг сделал шаг к темному пятну, прихватывая тесак получше.

   - Она так мучает нас! Это она во всем виновата, убей ее, убей!

   Ярваг присмотрелся: в области сердца девочки зияла огромная рваная рана, внутри которой пульсировала отвратительная химера из десятков различных жил и нитей - те расползались из центра к конечностям, вздувались и извивались.

   - Она тварь! Она монстр! Убей ее, дай нам выпить ее сладкую душу!

   Ярваг замахнулся на девочку тесаком.

   Между ребенком и трактирщиком возникло ровное голубоватое свечение, оно не было резким, напротив, казалось приятным и естественным.

   - Ты что робишь, Яр! Кинь жалезку, гэта не батьки твои!

   Вместе с появлением света с Ярвага спала какая-то желтая паутина, которую он не замечал до этого.

   - УБЕЙ! УБЕЙ ЕЕ!

   Также Ярваг стал различать особенности голосов: звучание было то глубокое и тягучее, то, напротив, омерзительно высокое и быстрое.

    - Прочь, бестии! - Ярваг отмахнулся от "родителей", и его вместе с девочкой закрыл лазурный свет.

<p>

***</p>

   В крошечной палате, кроме четырех ослепительно белых стен, нужника и гротескного железного кресла, находились двое. Первым был мужчина средних лет. Он сидел в кресле, руки, ноги и шея были зафиксированы в  креплениях, а перед самым лицом располагалось широкое, треснувшее, кривое зеркало. Веки мужчины были удалены, поэтому, как бы он ни старался, искаженное отражение всегда было перед ним. Он уже давно прекратил кричать, умолять и вырываться, лишь импульсивно подергивался и беззвучно плакал.

   Второй мужчина был значительно моложе. Обнаженный по пояс, он стоял напротив кресла и блаженно улыбался, ощущая исходящие от пациента эманации страдания. У сердца молодого человека, наполовину погрузившись в тело, находился пульсирующий белесый организм, походивший на медузу.