Шалости и гадости

Так что да, их отношения крепятся на взаимном непонимании. Мадемуазель Лоуренс говорит: «смой косметику, Шани», а за отказ занижает баллы; раздраженно-беспечная Шани в отместку мстительно шепчется с девочками на перемене, обсуждая ужасный рвотный цвет новой кофты и издевательски хихикая на строгие замечания.

И нахождение преподавательницы в постели Ника – обнаженной, испуганной, разгоряченной, пахнущей потом и духами, все это влияет на неё как-то совсем неправильно. Нет, Шани не чувствует ревности (наверное), но Ник, черт бы его побрал, принадлежит ей одиночно и безраздельно. А такое неожиданное появление третьего лишнего в их отношениях приводит её в состояние яркого неудовольствия, которое грозит перейти в ярость.

Именно поэтому она собирается закатить ему истерику, надавить на чувство вины и избавиться от лишнего элемента прямо здесь и сейчас, чтобы назойливая монашка не мелькала пред глазами маленькой ревнивой девочки с ветром в голове и полным отсутствием совести как явления.

И вообще… Она… Она же страшная! И зануда, каких поискать!

На самом деле желание доставать свою учительницу обусловлено лишь ревущими гормонами и воем феромонов в холодной крови, чем-то глубинно-низменным, да, не правильным, но нужным ей ради какого-то странного успокоения и принятия собственной потрясающей неотразимости на фоне такой бледной мыши, как незначительная учительница из гимназии. Надменность Шани ядом течет по венам, сворачивается змеёй меж ребер и касается раздвоенным языком привычной женской заносчивости, всплеском оглушающей ревности в серенаде чужих стонов.

Не в её смену.

Все в порядке, Ник. Просто твоя маленькая девочка не хочет получить мачеху в качестве подарка. И трахаться в доме, зная, что скоро заявится дочь со школы – ну, это как-то… Indécemment (неприлично), да?

Именно поэтому Шани давит неуместную издевательскую усмешку и сдавленные смешки на корню, когда птицей спархивает с лестницы, перепрыгивая сразу по четыре ступеньки. Не то чтобы она боялась гнева Ника, которому явно назло умудрилась испортить замечательное и веселое времяпровождение, но попытка смыться из дома кажется ей правильной, если принимать во внимание то, что Ник далеко не дурак – ступор удивления от ее вмешательства скоро исчезнет, и он быстро поймет, что она появилась дома на час раньше, а когда (или если) узнает о том, что Шани снова начала прогуливать уроки, то в лучшем случае устроит ей сеанс задушевных разговоров на тему воспитания, нравственности и морали, а в худшем – посадит под домашний арест.

Он уже делал так в Вашингтоне, и однажды Шани безвылазно просидела в своей комнате целую неделю, завывая и плача, как мартовская кошка. Это не помешало ей вылезти через окно и даже украсть кошелек из его автомобиля, но так же не помешало Нику отыскать её за рекордно короткое время и отругать по чем свет стоит, да еще и таким тоном, будто она совершила преступление и ей светит как минимум семилетний срок.

Она всего лишь разбила фару, нечего так орать!

А сейчас Ник явно разобьет ей голову, если она не успеет выбраться из дома прямо сейчас (ну же, осталось семь ступенек). Однако, не в этот раз.

— Lâchez-moi! Laisse-moi tranquille! (Отпусти меня! Отстань!).

Ник умудряется нагнать её в коридоре и цепко вцепиться в руку, будто клещами. Он ворочает её как хочет, а Шани в его руках – шарнирная кукла, которую Ник крутит в разные стороны, усиленно пытаясь угомонить.

Но как только опекун прижимает её тщедушное тельце к первой попавшейся стене, сжимая в кольцах стальной хватки, Шани раздраженно утихает, шмыгая веснушчатым носом. Она вытирает тыльной стороной ладони блестки с бледного личика и с явным неудовольствием принимается щелкать жвачкой, провоцируя Ника на очередной поток нравоучений и нотаций, издеваясь над ним с усердием жертвы, которая доводит маньяка до белого каления.

— Это как понимать?! Почему не в школе? Опять за старое взялась!? Да и о каком поцелуе шла речь? Какого хрена целуешься с девчонками, твою мать! Шани, ты хочешь свести меня с ума?

— Как это почему я не в школе? – ворчит Шани, морща нос, — уроки давно кончились, придурок, — беззастенчиво лжет она, глядя безукоризненно-честными золотисто-карими глазами в лицо Нику с таким оскорбленно-недоуменным видом, чтобы он поверил и принял её ложь как должное и не вздумал сверять время по часам.

— Да хоть твою одноклассницу буду ебать, это моё личное дело. Больший мальчик уже, не забывай.

— У-у-у, началось, — тоскливо ноет Шани.

Ей хочется повыть, посмеяться и убраться наконец отсюда, но вместо этого она со скучающе-недоуменным выражением лица выслушивает вереницу вопросов, гоняя каждую мысль в хорошенькой головке о лжи получше, чтобы папаша, застигнутый врасплох, чувствовал себя… так же неуютно, как и она.

Девчонка растягивается в соблазнительно-самодовольной улыбочке и щелкает кругляшом жвачки, оставляя тонкие розовато-белые полоски в уголках рта, не сглатывая вязкую липкую массу, а катая её языком по губам и передним зубам.

— Отвечаю по порядку, — надменно щебечет она, пихая Ника локтем в бок, — блин, отпусти, задушишь же! Насчет старого – ничего не знаю, я и не прекращала. А насчет поцелуя… ну, считай, что я пошутила.

Она несколько мгновений перекатывается с пятки на носок, раздражая мужчину самовлюбленной яркой усмешкой, а потом округляет глаза в театральном изумлении.

— Не-а, я не собираюсь сводить тебя с ума, что за глупости? Просто… Почему тебе можно трахать мадемуазель Лоуренс, а мне нельзя целоваться с Лорой?! Это нечестно! – Шани вдруг резко поднимает голову и слегка приподнимает верхнюю губу, обнажая острые белые зубы в клыкастой усмешке, — ты развлекаешься со всякой… как же это слово по-английски? Ах. Аbomination (мерзостью), а мне нельзя?

Девчонка, пышущая наглостью и самодовольством, продолжает нагло скалиться ему в лицо, словно демонстрируя полнейшее наплевательское пренебрежение к каждой его реплике.

— Фу. Мерзость. Ну, ладно, раз мы все решили, теперь мне можно идти к Лоре? – Шани снова надувает большой розовый пузырь, наконец пряча свою заносчивую улыбку за каскадом показной покорности, — Кстати… Ты потом продезинфецируй здесь все, ладненько? Ну, чтобы духами её не пахло, они мне не нравятся, вонючие. И пускай мадемуазель Лоуренс перестанет занижать мне оценки! Раз уж ты её трахаешь, у меня должны ведь быть какие-то бонусы, верно?

Шани переступает с ноги на ногу и вдруг жарко подается вперед, льнет к Нику, будто ласковая лукавая кошка, обнимает его легким объятием за шею и виснет, едва ли держась на цыпочках.

— Я, кстати, красивее. И с моими одноклассницами у тебя был бы полный провал. Я нравлюсь им больше. И, — она бодает его головой в плечо, продолжая развратно прижиматься как можно сильнее, словно издеваясь, — еще раз повысишь на меня голос, Ник, и я тебе на лбу крестиком “мудак” вышью.

Жвачка лопается звонким щелчком за мгновение до того, как Шани выскользнет из рук опекуна и с издевательским смешочком рванёт на кухню.

========== 2. ==========

К несчастью (или наоборот, как раз-таки к счастью) Шани совершенно не относится к типажу хороших девочек. Хорошие девочки в обычном своём представлении ведут себя гораздо проще. Хорошие девочки носят строгие юбки на ладонь ниже колена, застегивают блузку на все пуговицы, вечно поправляют очки, сползающие с переносицы, заплетают волосы в тугие жесткие косы, не используют вульгарную косметику и вечерами сидят дома, послушно выполняя подготовку к завтрашней контрольной работе, которую, несомненно, напишут на максимальное количество баллов.

Шани не такая.

Она носит мини-юбки, если их вообще можно назвать юбками, а не интересными поясами; в том случае, когда юбка достаточно длинна — следовательно, она достаточно прозрачна. Она носит рубашки с просвечивающейся тканью и неприлично расстегнутые на груди, иногда — просто нижнее верхнее белье в виде кружевного топа, на которое сверху набрасывает ничтожно малое количество ткани, чтобы увериться в собственном приличии. Шани знает только один тип очков — солнечные, которые носит из-за врожденной вампирской нелюбви особо жаркими днями, чтобы не напрягать почем зря чувствительные глаза. Она носит волосы распущенными, лишь иногда собирая длинные светлые кудри в небрежный пучок на затылке. Шани прячет светлую кожу под линиями блесток хайлайтера, скрывает исключительную молодость лица под слоями косметики и обожает часами возиться у зеркала, пробуя разные тени от нечего делать (помнится, когда Ник смывал косметику с её лица, то перепачкал руки едва ли не по локоть). Она вечно носится непонятно где и непонятно с кем, создавая лишь видимость приличия — Шани прогуливает контрольные, сворачивает самолетики из тестовых заданий и не обращает внимание на оценки, потому что ей это уже неинтересно (почти всегда долбаное «отлично», потому что ей, мать вашу, двадцать лет, а не десять).