Страница 7 из 8
Айтесеб сморщилась от звуков его голоса, но ответила:
- Горбунья... она принесла... шкатулку... я открыла...
Ифе быстрым взглядом окинул покои. На одной из резных полок он увидел дивную шкатулку, величиной в ладонь, отделанную перламутром. Как раз такую, в какой девушке из знатного и богатого дома удобно хранить драгоценности.
- Паук? Где паук? - выкрикнул Ифе, позабыв, что только что сам придумал байку о пауках, которые разыскивают друг друга.
- Его Нуфрет убила... когда укусил... - откликнулась Айтесеб.
- Она говорит всякую чушь от болезни, - заявила её мать.
Ифе совсем забыл о ней, между тем женщина встала у него за спиной. Ифе почувствовал её дыхание, запах её притираний засвербел у него в носу, а ещё он поймал движение какого-то предмета, который хозяйка достала из своих одеяний.
"Она может резануть ножом по жиле на шее. Или ткнуть в бок. В спину не хватит сил, чтобы убить. С этим пауком дело серьёзное", - подумал Ифе.
- Да, это всё от болезни, - тихо, но стараясь, чтобы голос не задрожал, ответил Ифе. - Не разобрать ничего толком. Её служанка что-то должна знать. А нам никогда не доведётся... Скоро больная перестанет дышать от опухоли на шее. Её молодая жизнь прервётся.
Хозяйка дома отошла от Ифе, и его кожа засочилась потом. Правильно говорила старая рабыня в доме его матери: бояться нужно живых, а не теней. Но опасны и те, и другие, если человек открыт для них.
Он понимал, что горбунья только по приказу госпожи осмелилась бы на такое убийство. Да и шкатулка явно ей не по карману. Значит, девушка приходится жене наместника падчерицей. И снова вопрос в наследовании дома и земель.
Ифе оглянулся: он остался с больной наедине. Теперь можно расспросить её без помех. Если удастся, конечно. Но уж очень необычное место укуса - шея. Понятно, если бы тварь напала на руку...
- Их было много внутри... Я закричала... бросила шкатулку... Нуфрет их растоптала... Горбунья сказала: а что это на твоих... накладных волосах... И он укусил... - не дожидаясь вопроса, прошептала Айтесеб.
Ну это уж слишком! Самой рисковать быть укушенной, чтобы исполнить злую волю хозяйки! Ифе решил пойти и рассказать обо всём наместнику.
А пока он использовал все имевшиеся у него снадобья, чтобы помочь девушке. Эх, если бы их позвали вовремя... Скольких бы можно было спасти, если бы люди сделали такую малость - призвали целителей вовремя! Ифе отправился к наместнику и жрецу, которые всё же засиделись в беседке.
Точнее сказать - залежались. Два толстяка развалились на подушках и храпели так, что колыхались веточки цветистого растения и полотно навеса.
Это, конечно, был легчайший ветерок, но внутри Ифе всё содрогалось от возмущения. Уж кто-кто, а номарх целой провинции мог бы обеспечить порядок в своём доме.
Сначала пришлось ждать, пока обжоры изволят проснуться. Ифе еле дождался. Потом пришлось их будить. Потом ждать носилки для жреца. Потом последовал прощальный ритуал с поеданием куропаток с пореем и сельдереем. Наконец последние капли вина упали в кубки.
И только под вечер Ифе и жрец отправились домой. Во дворе Ифе увидел на земле два тела, прикрытых холстинами. Номарх прошёл мимо них, махнув рукой.
Остался один свидетель признаний девушки - сам Ифе. Ему стало ещё страшнее, будто кинжал госпожи уже коснулся незащищённой шеи.
Он знал, как болезнь будет забирать у девушки её тело: сначала откажут руки и ноги - на деле уже отказали; затем кровь станет тёмной и вязкой, на коже проступят безобразные чёрно-багровые пятна; затем опухоль раздуется до таких размеров, что воздух перестанет проходить в горло. И больная будет медленно задыхаться. Мучения её будут ужасны. Уже завтра, наверное, он не сможет влить ей в рот через тростинку ни капли воды. Ещё день - и её мачеха может торжествовать.
Впервые в жизни Ифе хотелось устроить мир по-своему, где молоденькие девушки не будут умирать по прихоти жадных, охочих до чужих состояний женщин, где они будут выходить замуж и рожать здоровых ребятишек на благо Та-Кемет. Но ведь тогда не должно быть наложниц, которых отдали развратникам их родичи и к которым не пригласили жреца во время родов. И мальчишки, убившего ребёнка из-за жажды другого убийства, быть не должно.
Получается, Ифе не должно быть в правильном мире?
А где его место?
И тут перед Ифе предстала резьба на саркофаге. Каким волкам он отдал свою душу?
Ведь это он столкнул рабыню с галереи.
Тогда он уединился там, потому что отец разорался не в меру. Он кричал, что Ифе отрезанный пенис осла, никому не нужное отродье шлюхи и мерзкого демона, раз не может запомнить всё сказанное учителем.
Ифе горько молчал, а потом возразил:
- Отец, у меня сильно болела голова. Мне кажется, это Бакари мстит за убийство.
- Я тебе не отец! - взвизгнул Нусепт. - Твой отец может только прятаться в гнилой матке Нефтиды!
В это-то время на галерее появилась чернокожая рабыня. Она робко спросила:
- Ифе, мальчик мой золотой, ты с кем это разговариваешь?
И поражённо отшатнулась, увидев, что он один.
Ифе навсегда запомнил её, освещённую светильниками из покоев дома.
Он не мог допустить, чтобы рабыня узнала, где сейчас на самом деле Нусепт. Нельзя. Запрещено живым. Если она обмолвится хоть словом, Нефтида пригласит жрецов и они изгонят его отца и с земли. Ведь это плохо, если человеку нет места ни на том, ни на этом свете? Кто-то должен его защитить? А кому это сделать, как не Ифе?