Страница 6 из 86
Тихо подошёл Алмори и заглянул через плечо брата; его всегда удивляла и поражала способность Атхо вызывать с помощью пения и топора души предков. Редкий дар брата внушал уважение и благоговейный страх. Сам он, лишённый всяческой способности к такого рода занятиям, не представлял себе, как можно вдохнуть жизнь в, казалось бы, мёртвый кусок дерева.
- Первый, – негромко произнёс он над ухом Атхо, разглядывая новоявленного куванпыл. – Другие тоже быстро родятся, – не то утвердил, не то спросил он.
Атхо кивнул:
- Они уже ждут, песня их разбудила.
В сердце закралась опустошённость, обычная после возни с куванпыл, сладостная и беззаботная. Руки слегка подрагивали: увлечённый, он ни разу не прервался даже на краткий отдых, всецело окунувшись в работу с головой; теперь же, напряжение начало сказываться. Впрочем, это тоже было не ново: так получалось всегда. Если Атхо брался за топор и тесло, то уже не мог остановиться, пока не довершит начатое.
Вдвоём они прошлись вокруг стоянки и пополнили запас дров. Затем попросили заступа от лесного зла у хёнки, собрали разбросанные вещи и отнесли их в кувас. Осенние вечера коротки: свет, исходивший от неба, быстро померк, из чащи начал наползать холодный мрак. Они развели костёр, подтащили несколько толстых лесин, которым надлежало гореть до света: пока не стоят на страже куванпыл, человеку нельзя без огня - юхти не дремлют, того и ждут, как бы кто оплошал. Без огня и хёнки слаб.
За день братья устали пуще, чем от последнего перехода и потому, едва на небе проступили звёзды и поднялся месяц, пролезли в шалаш и повалились на душистую подстилку из лапника, успев лишь напоследок потереть живот небольшой деревянной кукле - хранителю куваса - которую носили с собой от стоянки к стоянке.
*
Среди ночи Атхо, неожиданно для самого себя, открыл глаза.
Что его разбудило, он не знал. То ли какой-то звук, то ли что-то ещё – не ясно. И в шалаше, и снаружи было тихо, по крайней мере, сей час. Он затаил дыхание и прислушался. Ничего. Ничего, что могло бы привлечь его внимание. Только потрескивание дров в костре, сполохи от которого играли сквозь просветы в кровле куваса, отгоняя мрак и блескучими искорками вспыхивая на отполированном до блеска животе хранителя, подвязанного к шестам над головой.
В костре прогорело и обрушилось бревно, взметнув облако огненных светляков. На миг всё вокруг осветилось. Алмори сладко спал, прикусив кончик большого пальца. Лицо его было по-детски безмятежным. Атхо неуверенно поднялся с ложа и на четвереньках протиснулся сквозь ничем не заволоченный вход. Поднявшись с колен, он нетвёрдой походкой направился к костру, чтобы поправить развалившиеся дрова. Он подкатил отскочивший от падения кусок сухостоины, уложил его прямо в пламя, подбросил валежника, сверху водрузил мокрый от гнили полуистлевший пенёк - сохнуть и гореть пень будет долго. Затем разогнулся, посмотрел на хёнки, губы без всякого принуждения зашептали слова молитвы.
Он уже подался в сторону куваса, когда краем глаза уловил какое-то движение справа от себя: в темноте ночного леса промелькнуло что-то ещё более тёмное. Атхо почувствовал, как по спине его пробежали мурашки, в голове вдруг исчезли сразу все мысли, а в ушах зазвенело от напряжения. Он медленно повернул голову туда, где заметил движение. Глаза упёрлись в сплошную чёрную пелену: ничего. Обострившийся слух тоже ничего не улавливал: в воздухе повисла зловещая тишина.
Он стоял посреди площадки их крошечной стоянки, боясь шелохнуться, ожидая, что любое его движение может вызвать появление того, что внушало ужас в самого отважного охотника. Но темнота была неподвижна и безмолвна. Атхо медленно огляделся. В воздухе явно что-то витало; обострённое внутреннее чутьё, развитое годами скитаний по охотничьим тропам, подсказывало ему, что окружающий мрак таит в себе неведомую угрозу. Слишком глубокой была тишина, разлившаяся в лесу. От реки в спину напахнуло влажным холодом, в нос ударил густой запах тины. Атхо передёрнул плечами, не то от озноба, не то от леденящего страха, волнами расходящегося по жилам.
Ваятель куванпыл, Атхо сам словно бы превратился в деревянного истукана: замер на месте, не находя в себе сил пошевелиться. Меж еловыми стволами поползли клочья седого в свете истончившегося месяца тумана. И сразу всё вокруг как будто ожило, пришло в движение. В мареве тумана проступали и исчезали вновь силуэты деревьев, тянули костлявые пальцы сухие еловые ветки, трепетали редкими уцелевшими листочками тонкие побеги ольхи и рябины.
"Они здесь!" - билась в голове одна мысль.