Страница 5 из 86
Светлый осенний день перевалил на вторую половину. Неяркие солнечные лучи светлыми пятнами ложились на выцветшую траву и моховые проплешины, проникая сквозь частокол елового леса. В воздухе носились возвращённые к жизни поздним теплом большие чёрные мухи; в расцвеченных сочной зеленью кронах щебетали птицы; в голубоватой вышине неслись встреч низкому солнцу клинья перелётных гусей и уток, подгоняемые наступающим из Страны мрака лютым холодом. Атхо бросил взгляд через плечо на заготовленные брёвна: впереди предстояло ещё много трудов, это было лишь самое начало. Но, ставший уже привычным, этот труд не тяготил, в нём и заключался смысл их долгого путешествия.
Отдышавшись и дав отдохнуть своим членам, братья вновь поднялись и, взявшись за верёвки, начали перетаскивать брёвна к стоянке.
К вечеру они перетащили от берега все заготовленные обрубки стволов и принялись поджаривать над костром пойманную ещё утром рыбу. Пока она готовилась, Атхо и Алмори намечали предстоящие заботы завтрашнего дня. Помимо заготовки столбов, им необходимо было подумать о пополнении съестных запасов: требовалось всерьёз заняться ловом рыбы или охотой. У них имелась сеть, которую они захватили с собой из родного стойбища, но она была слишком мала, для того чтобы можно было рассчитывать на сколько-нибудь значительный улов, да и нуждалась в починке. Они уже давно озабоченные этим досадным положением, собирались смастерить новую, но руки до сих пор так и не дошли до этого – не хватало времени. Поэтому, чтобы иметь возможность быстро завершить начатую на стоянке работу, не отвлекаясь на поиски добычи, и чтобы скорее продолжать путь, им нужно было создать запас, которого хватило бы на два-три дня. Значит, решили они, одному из них надо идти добывать зверя, а другому продолжать, по мере возможности, начатые труды.
Когда рыба поспела, и пара невеликих окуньков была отложена на утро, они с жадностью накинулись на еду, не забыв предварительно угостить хёнки, и от небольшой щуки и двух окуней очень скоро осталась лишь горстка чистых костей.
Солнце ещё не опустилось за мохнатые верхушки елей и потому, можно было заняться каким-нибудь насущным делом или попросту отдохнуть. Алмори разложил содержимое своей сумы, отыскал костяную иглу, проколку, извлёк из мешочка моток сухожильных нитей и, разувшись, принялся починять свои пэйги. Атхо, встал, прошёлся по лагерю, остановился над сваленными в кучу стволами, задумчиво покусывая губы. Стоял долго, а когда отвернулся и поспешил к шалашу, глаза его сверкали внутренним огнём. Он забрался в кувас, а когда вновь выбрался наружу, в руках у него был топор и каменное долото, а на поясе висела маленькая деревянная колотушка. Под внимательным взглядом брата, Атхо вернулся к груде стволов, заходил над ними, тщательно осматривая, выбрал один, откатил его от прочих и, усевшись на корточки, взялся за инструмент. Алмори опустил глаза и вернулся к работе: когда брат оживляет предков, ему лучше не мешать.
Усевшись на толстом конце бревна, Атхо провёл пальцами по его гладкой поверхности, точно ощупывая что-то скрывающееся под выбеленной древесиной; губы его при этом беззвучно шевелились. Затем он начал процарапывать на дереве прямые и изогнутые линии, иногда останавливаясь и что-то прикидывая в уме, потом опять бороздил камнем дерево. Постепенно, сначала едва различимая, становясь всё громче и громче, изо рта его полилась ровная мелодия слов: древняя, как мир, песнь Первых людей, вышедших из четвёртого яйца Соорисо - Великой Матери-утки. Священная, прошедшая сквозь века песнь об Изначальных временах, о том, как Соорисо ныряла в глубокие бескрайние воды за донным илом и строила из него землю; о том, как, поколение за поколением, землю заселили и Дети первого яйца – деревья и травы, и Дети второго яйца – рыбы и птицы, и Дети третьего яйца – всякие звери, большие и малые, и, наконец, поколение людей. Древние слова, подчас утратившие вложенный в них смысл для ныне живущих, но неизменные, неподвижные, как неподдающиеся переменам основы мироздания.
Он пел, а руки его сами собой работали: где ударом топора снимут толстую щепу, где пройдутся теслом с глухим перестуком колотушки по его верхнему краю, отделяя завитую стружку. Слой за слоем, снимал Атхо древесные волокна, высвобождая из их недр первопредка. Трудно и медленно, с неохотой выходил он из дерева, да и то лишь поддавшись волшебству священного пения. Выступили массивные надглазья, долгий прямой нос. Ещё несработанный, лик уже пробуждал трепет: голос Атхо дрожал от волнения, но руки уверенно и привычно делали должное. Вот под нависшим лбом деревянного предка появилось глубокое заглубление: охотник сделал охранительный знак, дотронувшись до своего лица - магическая сила, проистекавшая из потустороннего мира, могла и навредить. Открывающий глаза предков, должен действовать правильно, иначе, рисковал подвергнуться гневу Тех, Кто Давно Ушёл. Общение с их миром всегда было сопряжено с опасностью, и не всякий мог отважиться на такое. Но Атхо мог. Это было его дело, дело, которое он знал, к которому уже привык, как привыкает человек к одежде, без которой уже и не знает как жить, если приходит время заменить её новой.
Пропев песнь до конца, мастер заводил её снова. Работа спорилась. К тому моменту, когда Атхо, словно пробудившись от благостного сна, отложил инструменты, солнце уже опустилось за край земли. Промеж его расставленных колен смотрел в залитое прозрачной бирюзой небо готовый деревянный истукан - куванпыл, первый, из тех, что вскоре снова родятся в мире людей, обретя новое тело.