Хождение в Похъёлу

            Пробуждение было тяжёлым: болела голова, руки и ноги затекли, стали неподатливыми, как берёзовые гнилушки, которые удерживает только неподдающаяся тлену береста; ныла спина. Он ощутил наплыв этих ощущений, как только разум его освободился от пут сна и начал проясняться. Должно быть, всему виной был холод, туманной хмарью зависший под пологом сырого леса. И юхти, конечно. Наверное, всё ж таки, за ночь они испили часть его силы. Вёёниемин, опираясь на подгибающиеся руки, приподнялся и затряс головой: боль от этого стала только сильней. Он нашарил нож на поясе (мало ли что!) и двинулся к выходу. На четвереньках, не то вылез, не то вывалился из куваса, замер, поднял лицо к белёсой затеси намо: что ж ты, хёнки? Куда ж ты глядел? И показалось, всего на какой-то миг, что взгляд намо стал виноватым.

            Справив нужду, Вёёниемин вернулся в кувас, где было не теплее, чем снаружи, но, хотя бы, не сквозило. Трясущимися от озноба руками он достал из мешка остатки вчерашнего ужина и торопливо запихнул их в себя. Запил водой из бурдюка и вновь прилёг, подобрав колени к подбородку и обхватив себя руками: так было теплее. Вспомнил своё ночное пробуждения, звуки, что издавали юхти, кружащие вокруг хижины, и снова передёрнул плечами. Кабы не хёнки, так и вовсе пропал бы.

            Понемногу, в тело начало возвращаться тепло. Вёёниемин распрямился и уставился в потолок. Пора было выступать. А тут не ко времени вспомнилась спокойная и понятная жизнь в стойбище; замелькали знакомые лица, обрывки разговоров, неказисто выглядывающие из земли жилища зимника, вечерние песнопения у костра, ласки Анекеннарра, её трепетное дыхание у самого уха, её запах, тепло... Вспомнились моления на родовом тайко-сья, среди тянущихся к небу куванпыл; яркими сполохами промелькнуло счастливое детство, отец, мать; завывания дикой пурги за прочными, согревающими стенами полуземлянки, редкие зимой охотничьи вылазки, обход ловушек на пушного зверя; задушевные беседы с отцом и старшими братьями; гомон голосов и смех большого скопища людей, их тесная ощутимая близость, которой никогда не замечаешь, а утратив даже на время, тяжко переживаешь. И вдруг так неудержимо, до зуда в животе, потянуло назад, домой, к сородичам, по которым, по каждому в отдельности и по всем сразу, так сильно успел соскучиться!

            Вёёниемин резко встал, встряхнулся, растёр виски, выбрался наружу и осмотрелся по сторонам. Пора уходить, решил он, стараясь более не думать о оставшейся далеко позади родине. Ныне у него другие заботы. И не довершив дела, он не может вернуться. Далёкий горизонт звал его вперёд. Звал навстречу новым испытаниям.

            Он прошёлся вокруг куваса, высоко задирая коленки и слегка подпрыгивая. Разогрев кровь, вернулся в хижину, подобрал оружие, пожитки и снова вылез в серое утро. На прощание глянул на намо, сердечно поблагодарил его за защиту от нечисти, и, более не оглядываясь, зашагал в сторону сокрытой за лесом Таасан.

            Пройдя немного, Вёёниемин остановился, подобрал несколько палок, воткнул их в землю, а одну, ту, что подлиннее, приставил сверху, направив задранным концом в сторону покинутого куваса

            На границе леса и равнины туман отступил. Хмарь висела над самыми деревьями, словно зацепившись за их вершины. Над Таасан же было светло, правда, небо было покрыто пуховым налётом  – то смотрящяя за Срединным миром птица Каатка пролетела над землёй, разбросав по небосводу своё оперение.

            Здесь охотник установил новый знак, насобирал охапку сломленных сучьев, увязал их в охапку и отправился дальше, в сторону реки.

            По пути он поставил ещё пять знаков, которые помогут братьям найти кувас и вернуться обратно: упирающийся в землю нижний конец перекладины на каждом из знаков чётко указывал на то, что оставивший их человек вернулся той же дорогой. Напившись мутноватой речной воды, он торопливо зашагал берегом, стремясь нагнать потерянное время. Река за последние пару дней значительно прибыла и текла вровень с прибрежными травами. Кое-где воды вышли из берегов и слились с болотами; в таких местах приходилось делать большие и малые обходы, что также отнимало немало времени. Но Вёёниемин не роптал: быть утянутым на топкое илистое дно водным хозяином, вздумай он идти напрямки, было куда как хуже. Такой человек навеки становился рабом водяного, который прятал все души утопленника в своей густой бороде, где отыскать их среди множества чужих было невозможно.

            Этот переход был долгим и скучным. До чахлых зарослей ольхи и тонких берёзок, он добрался только на исходе дня. Быстро орудуя топором, вырубил жерди и начал возводить кувас. Сверху прикрыл его срезанными ветками и надранной прошлогодней травой. Затем собрал дров, на ближайшем пне вырезал лик хёнки и только после этого присел передохнуть.

            В голову вновь проползла тревога. Тропа суури осталась где-то правее, ближе к горам. Что как, звери свернут? Вдруг вовсе не наполночь лежит их путь? Тогда получится, что он пройдёт мимо. А народ обязательно должен пройти вслед суури, от этого зависит, будут ли жить Маакивак.