Страница 16 из 86
Когда Пойкко окончил рассказ и покорно опустил голову, готовый принять любое наказание за свою неосмотрительность, Каукиварри долго не мог вымолвить ни слова. Может, внук и поступил опрометчиво, но не менее виновен и он сам: ведь это именно он, а никто иной, просил мальчика отыскать траву суссо. Кто ж знал, что поиски её выведут Пойкко на медведя?
Разве что – Л'ёкко.
- Это хорошо, что всё так кончилось. Должно быть, ты напугал медведя. Редко кому удаётся так легко отделаться. Медведь – могучий зверь. Он помогает Таапо, хозяину. – Каукиварри говорил важно, с расстановкой, хотя в душе его творилось смятение, не меньшее, чем у Пойкко. Но он не был ни толкователем, ни колдуном. Наверное, всё это что-то значит, но что именно – остаётся загадкой. Пойкко столкнулся с воплощением Силы и остался жив. Почему, зачем? Чей промысел стоял за случившимся?
Старик снова лёг и более не произнёс ни звука. Смежил веки и притворился спящим; нужно было многое обдумать. И обязательно, придя в стойбище Саусурри, надо отыскать знающего человека и всё ему рассказать. Теперь, накануне посвящения Пойкко, это событие могло приобрети особое значение. А вдруг, это знак свыше? Каукиварри начал перебирать в памяти людей рода Сууто, пытаясь припомнить тех, кто мог бы оказаться полезен. Старый колдун Сууто умер. Отличный был человек, знатец великий, многое знал, умел разгадывать тайны. Он бы обязательно помог. А кто теперь там говорит с духами, исавори не знал: должно быть, кто-то из молодых, кого он не знает.
Пойкко забрался внутрь облюбованного ими куваса и занёс внутрь их с исавори вещи. Постель устраивать было не из чего; что ж, придётся спать просто на циновке. Хотя, можно принести лапника, но сегодня делать этого не хотелось: пришлось бы идти подальше в лес – на болотине и в тайко-сья ничего трогать, тем более ломать, нельзя. А в лесу можно опять столкнуться с медведем, чего страшно не хотелось. Лапник, в конце концов, можно принести и завтра. Рассудив таким образом, Пойкко вылез из хижины и пошёл побродить по тайко-сья. Дед, похоже, действительно уснул: дыхание его стало ровным и глубоким.
Мальчик побрёл вдоль изгороди, рассматривая черепа, висящие на жердях и пузатых болванов, расставленных у подножия каждого из кедров. Он никогда ещё так свободно не расхаживал по священному месту, даже у себя дома; на молениях, если исавори брал его с собой, было как-то не до разглядывания диковин тайко-сья; обычно дед поручал ему разводить жертвенный огонь, раскладывать амулеты, а после – заставлял истово просить покровителя рода и предков помощи в каком-либо деле. Как-то не до болванов было, да и боязно. Раньше он вообще старался не слишком-то глазеть по сторонам, боясь прогневить духов. Теперь же, можно было осмотреть всё подробно, благо, что тайко-сья принадлежало другому роду.
Он неторопливо шагал вдоль забора, подходил к истуканчикам, присев на корточки, внимательно их осматривал, иногда даже трогал. На дальней от кувасов стороне тайко-сья, где деревья скрыли от глаз хижины, Пойкко приостановился и взглянул на святая-святых – обитель покровителя.
Видно было, что кровлю на нём недавно починяли: пласты свежей коры, уложенные поверх берестяных полос, поблёскивали на заходящем солнце каплями выступившей смолы, запах которой долетал до него даже с расстояния в тридцать локтей. А вот брёвна, выступающих из земли венцов были старыми, посеревшими от непогоды и покрытыми сочными лепёшками мха. Здесь, у задней стены святилища, был вкопан накренившийся от времени, истукан, оскаленным страшным ликом отпугивающий всякую нечисть со стороны подступавшего к самой городьбе дремучего леса. С ветвей кедров, в сени которых стояла полуземлянка, свисали гроздья оберегов и подношений, полоски потемневшей бересты и лоскуты крашеной кожи. Выглядело всё это пугающе.
Пойкко испытывал страстное желание приблизиться к святилищу и даже заглянуть внутрь, но, помня наставления исавори, не стал подходить ближе. Он не колдун и не смотритель тайко-сья, он даже не стал ещё полноценным членом рода, а значит, не имеет никакого права тревожить покой покровителя, пусть даже и чужого.
Устав от созерцания вместилища родовых святынь Сууто, Пойкко двинулся дальше. Обогнув полуземлянку, он пошёл к кувасам, завидневшимся промеж кедровых стволов. В памяти всплыла песня, которую обычно пел исавори во время их совместных посещений святилища; язык и губы Пойкко зашевелились и он запел, тихо, почти бесшумно. Покачивая головой и пританцовывая в такт песне, Пойкко вышел из-за загораживающих обзор деревьев. Душа его тоже пела: он радовался покою, дарованному сегодняшним вечером. Завтра будет новый день, новые заботы, но пока, на исходе этого, можно всецело отдаться блаженству ничего неделания. Он даже представил себе, как забравшись в хижину, растянется на жёстком ложе, прислушается к щебету птиц, прощальным гимном отпускающих светило в ночь, сладко зевнёт, прогонит прочь все дурные воспоминания проходящего дня и погрузится в сладкий, такой необходимый после пережитого, сон.