Страница 15 из 86
Пойкко с любопытством осматривался по сторонам. Исавори же, ни к чему не проявляя интереса, повернул к кувасам, торопясь скорее присесть и заняться раной. Он проковылял вдоль ряда островерхих хижин и остановился возле одной из них. Рукой поманил к себе Пойкко.
- Кто-то живёт здесь, – сказал он подошедшему внуку и указал на расставленные у стены куваса берестяные миски и короба.
На жердине, воткнутой в землю позади хижины, висела новая, украшенная затейливым орнаментом, кожаная рубаха. Пойкко присел на корточки и заглянул внутрь куваса. Когда глаза его пообвыкли к затаившейся под сводами полутьме, он различил устроенное у дальней стены ложе их шкур, какие-то тюки, плетёные корзины, короба, развешанные вдоль стен мешки; над изголовьем постели, висела облачённая в миниатюрную одежду кукла хранителя. На циновке возле ложа лежал разверстый мешок с обитыми камнями, на полу вокруг него лежала россыпь мелких отщепов и сколов – следы недавних трудов неведомого мастера.
Пойкко распрямил ноги и взглянул на усевшегося возле соседнего куваса Каукиварри. Старик промывал рану, поливая себе из бурдюка. Рана вновь открылась и сочилась кровью. Челюсти исавори шевелились: Каукиварри старательно измельчал редкими зубами листья суссо. Мальчик подошёл и уселся рядом. Пока дед лёгкими прикосновениями смывал кровь и накладывал новую порцию мази на ногу, Пойкко с сочувствием поглядывал на него, кривя лицо в гримасе сострадания. Исавори пыхтел и отдувался; временами пальцы его замирали, и по лицу проходила судорога: видно, нечаянно, сам себе причинял боль.
Ощутив позывы пустого желудка, Пойкко взял из кучи охапку дров, занялся костром. В сумке исавори ещё оставалась пара куропаток, добытых самим Пойкко прошлым вечером, которых надлежало поскорее съесть, тем более, что и так подходило время ужина.
Пока Пойкко разогревал заранее поджаренные птичьи тушки, исавори растянулся на земле и тихо лежал, лишь время от времени отгоняя с лица назойливых насекомых. Он был задумчив, на лице его обострились морщины: нога никак не давала забыть о себе. Когда еда приспела, Каукиварри, превозмогая неохоту, сел и придвинулся к костру. Внук подал ему горячую, прокопчённую до черноты тушку и старик лениво впился в неё зубами.
После еды они отдыхали, развалившись на пушистой траве, наслаждаясь тёплым вечерним солнцем. Лес пообсох, но дышалось легко: с болот и реки навевало влажной прохладой.
Каукиварри ни о чём не расспрашивал, но Пойкко чувствовал, что исавори ждёт от него объяснений. А мальчик не знал, как и с чего начать. Почему-то ему казалось, что дед начнёт ругать его за самовольную отлучку, а рассказ о встрече с медведем, ставшей итогом его похождений, вообще мог вызвать у исавори вспышку гнева. О такой встрече следовало бы умолчать, но Пойкко решил ничего не скрывать, потому, как сам Каукиварри всегда учил его быть честным. Стараясь придать своему голосу некоторую небрежность, Пойкко напомнил деду о своей отлучке.
- Это хорошо, что ты отыскал листья суссо, – кивнул исавори, морща седые брови. – Но впредь надо предупреждать, когда уходишь. – Каукиварри задержал цепкий взгляд на лице внука, и Пойкко показалось, что старик заранее всё знает.
Смутившись, мальчик не смел посмотреть деду в глаза, а тот, почуяв неладное в душе внука, придвинулся плотнее.
Кусая губы, нервно накручивая на пальцы завязки своих перепачканных грязью пэйги, Пойкко, наконец, решился и заговорил:
- Я шёл по тропе в сторону стоянки с куванпыл... – Он запнулся, смахнул с раскрасневшейся щеки впившегося комара, почесал нос и продолжил, по-прежнему не находя сил смотреть в глаза строгому собеседнику: – я дошёл до бревна, что висит над тропой и тогда... я не заметил... он... медведь... – От волнения, у него перехватывало дух. Чувство вины мешало сосредоточиться. Медленно, отгоняя ненужную, но вполне объяснимую робость, он поведал исавори всё от начала и до конца. Рассказ получался нескладным; Пойкко не мог подобрать нужных слов, запинался, начинал повторяться, а то и вовсе замолкал.