Стерегущие золото грифы

Дочка Шаманки плохо держалась в седле, опираясь ладонями о холку коня, хватаясь за гриву негнущимися, непослушными пальцами. Поводья она крепко намотала на левую руку. Правой рукой девушка почти не могла шевелить. Она мало говорила, не глядела по сторонам и покачивалась в такт конскому шагу. Покачивался и ее высокий парик, порхали по нему деревянные птички-украшения. Темиру было больно видеть ее такой.

Зайсан, едущий впереди, часто оборачивался. Увидев, что девушке совсем плохо, он каждый раз приказывал остановиться, получая в награду благодарный взгляд Шаманки, брошенный исподтишка. Отдыхали они несколько раз за день и подолгу, чего никогда не позволяли себе раньше. Темир, вспоминая знаки на руке Дочки Шаманки, чувствовал, что к этому случайному знанию добавляется голос крови его народа. И в такие моменты он не мог поверить, что когда-то запросто говорил с ней, а в детстве даже играл. Теперь она стала выше каана для него. Власть каана была земной – власть этой девушки нисходила с небесных пастбищ.

– Садись впереди меня на моего коня, – не раз предлагал он девушке, помогая взобраться в седло и замирая оттого, что ему позволено прикоснуться к ней.

– Спасибо, Темир, я сама, – ласково отказывалась она, улыбаясь бледными истончившимися губами.

Они в очередной раз ехали цепочкой по одному, когда Темир, словно во сне, увидел, как девушка медленно заваливается вправо, сползая с коня. Он вскрикнул и попытался, нагнав, подхватить ее, но простора для двух лошадей не было. Темир в отчаянии наблюдал, как она упала на камни, безжизненная и недвижимая, едва не угодив под задние копыта собственного коня. Тот сразу же остановился, зафыркав, не решаясь переступить через хозяйку и словно прикрывая ее собой. Жеребец Темира взвился, молотя передними ногами воздух, но сам наездник уже соскочил на землю. Кто-то закричал. Процессия остановилась и зашумела. Они бы все столпились вокруг, но не позволяла узкая тропа.

Темир в испуге коснулся плеча девушки. Она шевельнулась. Юноша почувствовал руку Шаманки поверх своей руки, поймал ее тревожный взгляд и помог перевернуть упавшую. Из разбитого виска сочилась алая кровь. Дочка Шаманки застонала.

– Мы не можем здесь стоять, – послышался спереди голос Зайсана. – Скорее, едем! Тут не так далеко до открытого места.

Кто-то помог Темиру усадить раненую на его коня. Темир вскочил в седло следом, дернул поводья, и животное тронулось с места. Пришли в движение и остальные всадники. Умница-конь, оставшийся без седока, шел сам, не понукаемый никем.

Голова девушки запрокинулась. Она разглядывала Темира, и он не был уверен, что она узнает его. Темир улыбнулся печально, отвечая на ее помутневший взгляд.

– Темир, – шепнула она, разрешая его сомнения.

– Тише, не разговаривай.

При первой же возможности они сделали привал. Девушке помогли спуститься с лошади. Она вскрикнула, едва наступив на правую ногу, и Темир тут же взял ее на руки, бережно прижимая к груди. Когда удалось удобно уложить девушку, Шаманка стерла с ее щеки и шеи уже запекшуюся кровь, сняв тяжелый парик, промыла и перевязала рану. Решили не трогаться в путь до утра. Девушку рвало, правый глаз налился кровью. Кроме того, Шаманку волновало ее бедро. Возможно, сломана кость.

Темира трясло. Он не стал ничего есть.

– Я виноват, виноват, – бормотал он, обращаясь к себе самому. – Надо было силой усадить ее в одно седло с собой. Я так виноват. Они позвали меня помочь – и что же я?

Он уже совсем не вспоминал о том, что волновало его все эти дни пути. Среди прочих Темир, разумеется, заметил Тиылдыс, за талию которой держалась хорошенькая маленькая девочка. Рядом ехал мужчина, годящийся Тиылдыс в отцы, но с виду очень добрый и заботливый. Тиылдыс не глядела на Темира, будто его и не существовало. Но какое это имело значение теперь?

***

Долго они добирались до Укока. Темир с удовольствием отправился бы домой сразу же, как они оказались на месте, настолько был ему невыносим вид больной девушки. Почему-то вспомнилось, как она утешала его в ту первую ночь, что Темир провел здесь. Она была ласковая и теплая тогда. Не должен ли и он утешить ее теперь?

Темир сидел у постели Дочки Шаманки днями и ночами. Она просила рассказывать какие-нибудь истории и сказки. Он послушно рассказывал, а девушка не слушала, уплывая мыслями и сознанием куда-то далеко. В черных глазах уже был свет, каким озаряются вечные небесные пастбища, не ведающие ночи и зимы. Спекшиеся, потрескавшиеся губы беззвучно шевелились. Часто Темиру удавалось разобрать одно-единственное имя, повторяемое день за днем. Девушка тяжело дышала и постоянно просила пить. Темир гладил ее по ежику темных волос, по впалым посеревшим щекам и рассказывал, рассказывал…

Иногда девушка впадала в ярость, не узнавая никого вокруг, выгибаясь и издавая звериный рык. Она комкала постель и била по рукам любого, кто пытался ее унять: Шаманку или Темира – для нее не было разницы.

А то вдруг она принималась плакать. Жалобно, как дитя.

– Дай мне что-нибудь, – молила она Шаманку. – Не могу больше.

– Что же я дам тебе, девочка? – терпеливо спрашивала Шаманка. – Нет у меня средства облегчить твою боль.

Да и то, что раньше помогало хоть немного, больше не действовало. И дымящиеся на углях каменного блюда семена конопли дурманили одного лишь Темира, отчего все происходящее казалось ему порой только кошмарным видением.

– Ты же знаешь, о чем я, – настаивала девушка. – Не облегчить боль – совсем избавить меня от нее. От всего избавить меня.

– Не могу я, нельзя, – шептала Шаманка, целуя ее прозрачную руку и роняя слезы на белую кожу. – Терпи, девочка.

– Да как же терпеть? Нет сил терпеть, – безжизненно бормотала несчастная, пряча лицо в подушку и тут же меняя тему. – У меня подол юбки совсем выцвел и износился. Когда все закончится, поменяй низ и верх местами, пожалуйста. Так она будет выглядеть новее.

– Сошьем тебе новую, голубка моя, не тревожься, – плакала Шаманка.

– Не надо новую… Я эту люблю… Просто сделай, как я прошу.

Порой она начинала говорить странные вещи, случалось – и на чужом языке. Тогда Шаманка выпроваживала Темира на улицу, где он с наслаждением вдыхал свежий зимний воздух. Он знал, что сильные телесные страдания открывают путь туда, куда нет дороги простому человеку. Что говорила девушка Шаманке – о будущем ли, о прошлом, о других ли мирах – Темир предпочитал не знать.

Он думал, как ему уехать, как набраться смелости – или же трусости? – оставить их. Как сказать Шаманке, что не может видеть страданий умирающей девушки? Как сказать ей самой, что сказок больше не будет? Дочка Шаманки завела этот разговор сама.

– Перевал еще не замело? – спросила она как-то вечером, когда они остались в аиле одни.

– Нет. Я вчера ездил посмотреть. Видел, Кальджин-Кёль21 уже покрылся зимним льдом, который днем не тает.

– Поезжай домой, Темир, я же знаю, что хочется.

– А ты?

– А я весны больше не увижу. Летом возвращайся, положишь камень на землю, в которой я буду лежать.

– Не надо… зачем ты…

– Уезжай. Вспоминай меня, какой я была раньше. Какие у меня были длинные косы, как я смеялась, как своей стрелой твою надвое разделила.

Он вспомнил стрелу и ярко-красный горит. И имя, что она произносила в бреду.

– Не мое дело, но… почему я сижу у твоей постели? – вдруг спросил Темир. – Я, а не он.

– Вот уж точно, не твое дело, – широко улыбнулась девушка. – Ты же заметил, нет его среди наших людей. Нет, ушел. Мир большой, Темир, каждому найдется место.

– Ты будто знаешь, о чем я думаю, и видела все, что я делал, слышала все, что я говорил, – Темир передернулся как от сквозняка.

– А я знаю, я видела, я слышала, – засмеялась девушка, тут же поморщившись от пронзившей голову боли. – Не спрашивай о нем. Я же предупреждала – ни одного вопроса. А ты обещал. Лучше расскажи сказку. Только совсем новую.

21

Кальджин-Кёль – озеро на плато Укок.