Страница 35 из 108
Раймон смело принял вызов.
- Да. Стремление к чистой, нераздельной власти. Но однажды на поле битвы смерть нашего родича предопределила роль Грихальва в новом государстве. И это отнюдь не роль правителя.
Сарио невесело рассмеялся.
- Если бы Верро не спас Ренайо до'Верраду, мы бы стали герцогами, а не иллюстраторами.
- Возможно. Хотя кто знает? Как бы то ни было, мы сделали выбор.
- Но не для меня.
- И для тебя, Сарио. Для всех нас.., а тза'абы позаботились о том, чтобы мы не передумали.
Сарио понял, что имеет в виду семинно.
- Похитив женщин из нашей семьи и наделав нам ублюдков?
- Чи'патрос, - Спокойно поправил Раймон. - Наших Предков.
- Которых все презирали и ненавидели, особенно екклезия!
- Да, тза'абы обесчестили тех женщин, но пятно позора легло и на нас. Тза'абы были врагами, язычниками, из-за них мы теперь меченые, наша кровь считается нечистой... И за это нас поносят недруги, к которым судьба была милостивее. - Раймон аккуратно занавесил картину парчой, спрятал опаленный образ юноши, чьим талантом восхищались и чьих устремлений пугались. - Екклезия не скрывала, что считает нас полукровками. Это одна из причин, по которой нас ненавидят. А о других причинах ты и сам знаешь. Мы не такие, как все, и эта непохожесть внушает священникам страх.
- Лицемерные ослы в рясах!
- Не все. Многие веруют искренне. Но важно другое: пока екклезия называет нас порчеными, в это будет верить народ. - Раймон помолчал секунду-другую, дабы восстановить душевное равновесие, и продолжал:
- Сарио, есть и еще кое-что. Сила правителей - в их жизнеспособности, долголетии. У нас - ни того ни другого.
- Когда-то было и то, и другое.
- Но Матра эй Фильхо прогневались на нас и отняли силу. Пойми, Сарио, нерро лингва была для нас карой... Мы переступили грань дозволенного. Возгордились. И за это были повергнуты в ничтожество.
- Раймон, - Сарио уже не мог сдержаться, - Матерь с ее младенцем Сыном в самом деле так сказали?
Вопреки его ожиданиям Раймон ответил без гнева и враждебности, а с невероятным спокойствием, которое вызвало у юноши зубовный скрежет.
- Подлинный иллюстратор понимает и радостно приемлет священные знамения, как бы они ни выглядели.
- Но...
- Бассда! - Отбросив дружеский тон, Раймон плавно прошел вперед и остановился в шаге от Сарио. - Дураком меня считаешь? Конечно, ты вправе думать что угодно... Но неужели ты способен хоть на миг поверить, что в семье Грихальва один лишь ты лелеешь великие замыслы? Что только твоя Луса до'Орро рвется на свободу?
- Но почему тогда...
Внезапно Раймон, вопреки обыкновению и нисколько не рисуясь, задрал левый рукав камзола и манжету рубашки.
- Сарио, ты идешь по моим стопам! Даже прозвище твое - Неоссо Иррадо носил когда-то и я.
Разумеется, Сарио не мог не взглянуть на обнаженное запястье. На его внутренней стороне виднелся рубец - сизый след глубокого пореза.
- "Наименьшая кара", - грустно произнес Раймон. - Конечно, те, кто настоял на ней, давно лежат в могиле; они уже тогда дышали на ладан. Но я могу тебе сказать только то, что они сказали мне: своенравие и непокорность семье не служат. И мириться с ними нельзя.
Сарио облизал губы - И поэтому они погасили твой огонь.
- Погасили? Разве ты не видел мои последние работы? - Бледность его лика не уступала белизне его батистовой рубашки. - Нет, Сарио, не "погасили". Перенацелили. И я пришел к выводу: если можно сослужить хоть малейшую службу нашей многострадальной семье, то надо радоваться и этому.
- Я не хочу радоваться этому, - запротестовал Сарио. - Я хочу большего.
- Ну, а коли так, - сказал Раймон с горечью, противоречащей его улыбке, я тебя не боюсь. Я боюсь за тебя.
Сарио хотел что-то сказать, но иль семинно, мотнул головой, давая понять, что разговор закончен.
- Прошу извинить, граццо. У меня дела. - Он направился к выходу, молча отворил и затворил за собой дверь.
Шипя и дрожа, как рассерженный кот, Сарио подождал, пока уляжется гнев. Затем подошел к мольберту и откинул парчу с автопортрета, не отвечавшего всем требованиям, которые предъявлялись к испытательной работе юных претендентов на членство в мужской элите рода Грихальва.
Власть. Но недостаточная.
Сарио с удовлетворением разглядывал картину. Не о чем беспокоиться. Вьехос Фратос ему не опасны. Чего бы ни требовали от него. Как бы ни боялись его.
Он улыбнулся своему автопортрету.
- Верро Грихальва был глупцом.
***
Гитанна Серрано не могла оторвать взор от бесценного зеркала - его подарил герцог в память о их первой астравенте тайра-виртском празднике "звездного ветра", поры, когда с неба сыплются звезды и попадают в зеркала влюбленных. Правда, это зеркало в ритуале не участвовало - оно было слишком большое, слишком красивое, слишком дорогое. Оно лишь напоминало о первой ночи, которую герцог и Гитанна провели вдвоем.
С тех пор миновало так много ночей, так много астравент. Гитанна изучала каждый квадратный дюйм лица, беспощадная к себе, как беспощаден мужчина к врагу на поле брани. По сути, лицо и было врагом, уставившимся на нее через посеребренное стекло, постоянно напоминающим о бренности женской красоты.
Где она, восхитительно свежая, пышущая бодростью и здоровьем молодая женщина, которая дала соблазнить себя в астравенту, едва оказалась при дворе? Ее больше нет. Растратила юность на войны, где оружием служат слова, а стратегическими планами - дворцовые интриги. Зима, лето, зима, лето... И пусть не приходится думать о подвозе продовольствия и фуража, о зимних квартирах, о наборе пополнения. Только о подступающей старости, об уходящей красоте. Но разве от этого легче?
Она со страхом думала, что война проиграна, близится последняя битва. Семь лет он приходил к ней, семь лет после той первой ночи, когда оказал ей честь, когда возвысил ее над всеми, сделав своей любовницей. Семь лет, превративших девушку в старуху.
Гитанна поморщилась. Мужчины просто стареют. А женщины превращаются в старух.
В ее локонах не пробивалась седина. Помады и лосьоны оберегали свежесть кожи, бросали вызов летнему тайра-виртскому солнцу, болотной сырости и даже всесокрушающему времени. Она не вынашивала детей, и потому талия осталась узкой, бедра крутыми, а груди тугими. И все-таки она уже не та, что прежде, в этом нет сомнений.