Страница 38 из 56
Родители. Перед глазами медленно всплыл их тяжелый образ. Мама умерла четыре года назад. Этот момент, как и все моменты ее потерь, навсегда врезался ей в сердце. Еще один человек, ушедший из ее жизни. Они не были слишком близки, нет. Она так и не поняла до конца, чего ей будет не хватать сильнее - самого факта возможности увидеть родного человека, подарившего ей жизнь, но не сумевшего выстроить доверительные отношения с единственной оставшейся в живых дочкой? При жизни она не очень часто пользовалась этой возможностью. Или, может быть, чувства, что еще можно эту ситуацию исправить, наладить такую естественную природную связь? Сказать, наконец, как сильно она могла бы ее любить, если… Продолжения было слишком длинным и слишком болезненным, поэтому фраза всегда обрывалась на полуслове. Но надежда… До момента смерти она теплилась сверкающим угольком в остывшем костре. А сейчас надежды не было. От слова совсем. И все обиды и недосказанности, которые накопились у нее в сердце, и в сердце обезумевшей от горя и семейных неудач матери, уже никогда не смогут излиться в порыве душевной близости.
Оставался отец. Отец, которого по решению суда, она могла видеть только два раза в месяц. И которого она видела от силы несколько раз в год. Дело было не в том, что они не хотели видеть друг друга. Скорее, наоборот. Ее тянуло к нему, но обязательства по отношению к болезненной матери не давали ей насладиться этими встречами. Ей казалось, что радуясь им, она совершает предательство по отношению к маме. А отец, испытывая вину за разрушенную жизнь его семьи, при встрече отводил уставшие глаза в сторону и боялся сказать, что он чувствует на самом деле. Если бы он умел говорить о своих чувствах, возможно, семья бы и не распалась. Но он пытался рассказать о них своими поступками, которые некому было оценить. Тяжесть ситуации и бесконечное чувство вины с обеих сторон сводили на нет количество времени, проводимого вместе. В конце концов, он уехал на заработки, куда-то на двадцать регионов восточнее ее места проживания. Он писал ей скудные письма о том, что его положение там скоро можно будет назвать стабильным, и тогда, если она захочет, она может переехать к нему. Возможно, у него появилась там новая семья, она не знала. Он никогда об этом не писал. Но, в глубине души, она хотела думать, что он все-таки ждет ее там, далеко, что там лучше, чем здесь, и он будет рад их встрече, если она все же решится на переезд. Это было маловероятно. После смерти матери она окончательно прочувствовала свое одиночество и острее ощутила стремление к независимости. Возвращение к нему означала возвращение к чувству вины, которое она уже начала потихоньку сбрасывать со своих хрупких плеч, поскольку не оставалось ни единого внешнего напоминания о причиненном ею ущербе. Кроме злосчастного голоса. Но и его она когда-нибудь усмирит. Она делает для этого все возможное.
Раньше ей казалось, что вина возникает из-за определенных мест. Отчий дом, маленький родной захолустный город. Где каждый пень в старом дворе как фото с места прошлых событий. Фото не мест, а эмоций, испытываемых в те далекие времена. Поэтому она с детства мечтала уехать куда-нибудь подальше от этого места, чтобы ничего не напоминало ей о прошлом. При первой же подвернувшейся возможности она все-таки сменила город. Но чувство вины никуда не ушло. От себя не убежишь. Оказалось, что наиболее остро оно проявляется в момент встреч с людьми, которые провоцировали его возникновение в любой момент ее жизни. Стоило ей взглянуть на обшарпанную фотографию братика в шортиках, стоящего с мороженым и натянувшего по просьбе родителей милую смешную улыбку, как сердце пронзало сильнейшей болью от осознания того, что она тут, живая, а он уже нет. Письма отца, разговоры с мало что соображающей вследствие приема сильных препаратов матерью. Им даже не нужно было ничего говорить, не нужно было ее обвинять, само их присутствие даже в виде размашистого почерка старого письма или выцветших пикселей на пленке мгновенно восстанавливало всю историю и щемило душу. Проще было вычеркнуть, спрятаться, окружить себя новыми вещами, не имеющими истории. Но человек без корней не сможет устоять при штормовом ветре. Поэтому попытки стереть из памяти свои потери не помогали, а только усугубляли бессмысленность ее существования.
Терапия дала ей новую надежду. Повторное проживание детских травм помогало ей по-новому взглянуть на них, переосмыслить и избавить от этих вызывающих страдания чувств. Она смотрела на себя-ребенка глазами себя-взрослого человека. Тогда ей казалось, что весь мир против нее. Сейчас же она понимала, что в большинстве вещей, за которые она себя всю жизнь упрекала, совершенно нет ее вины. И становилось немного легче.
Для того, чтобы найти свое место в общей системе, требовалось сначала навести порядок в голове. Жаль, что большинство вещей, которые она понимает сейчас, она не знала в прошлом. Но похожая ситуация наблюдается у абсолютно каждого человека, независимо от наличия или отсутствия у него отклонений, поэтому жалеть об этом не было смысла.
А в чем был смысл? Смысл конкретно ее существования?
В разные периоды своей жизни она понимала его по-разному. В детстве мыслей об этом было мало. Единственным навязанным самой себе желанием было научиться терпеть и верить, что когда-нибудь все станет по-другому. Пока было непонятно как, и что конкретно стоило изменить, но все должно быть точно не так, как сейчас. Со временем, пусть не сразу. Торопиться некуда.
В подростковом возрасте смысл терпения потерял свою ценность и переродился в жесткий протест. Мир с его розовыми сказками и прочей ерундой оказался на одном конце качелей, а она находилась на другом. Нужно было противопоставлять ему все, что она была в состоянии противопоставить, чтобы придать себе вес и хоть как-то закрепиться. В ход шло все - скандалы, бунты, хитросплетения. Часто безрезультатно. Но смысл был именно в процессе, а не в результатах.