Страница 3 из 26
Похоже, котенок и сам не переоценивал свои шансы. Иначе бы не обратился к тому же Бандиту, не стал его беспокоить.
— Извините. Вы мне не поможете?
А Бандит поразился его трогательному простодушию, еще более уменьшавшему шансы котенка выжить.
Правда ведь, казалось бы, к кому обращаться за помощью, если свои же человеки тебя предали. Конечно, к собрату по виду, взрослому и опытному. И невдомек несчастной крохе, что даже собрат этот способен не столько помочь, сколько причинить зло.
Невдомек, что так уж устроен мир — здесь все жрут всех. Включая себе подобных. И чем ты меньше, тем больше живых существ видят в тебе свой завтрак, обед или ужин.
Именно таким было первое, за облегчением пришедшее, побуждение Бандита. Этот маленький гад сорвал ему охоту — уже только за это стоило бы его сожрать. Да, вдобавок, подобрался даже не на расстояние прыжка, а почти вплотную. То есть, шансов удрать не имел.
Но при всем при том что-то остановило Бандита. Точнее, целых два обстоятельства.
Во-первых, сам он котят ни разу не ел. Хоть и знал, что другие бродячие коты никакой едой не пренебрегают. Не делая исключений даже для маленьких собратьев.
Во-вторых, к этому конкретному котенку Бандит даже ощутил странную, неожиданную для себя симпатию и сочувствие. Возможно, свою роль сыграла почти такая же масть — полоски на серой шерсти — и ощущаемое оттого родство. А может, убивать и вообще причинять вред этому маленькому существу, вдобавок, так трогательно ему доверившемуся, было просто противно.
Да, все жрут всех, но кто сказал, что соблюдение этого закона — обязанность любой живой твари? Именно обязанность, а не право? Притом, что правом можно хотя бы разок пренебречь.
Поэтому по итогам мыслительного процесса, со стороны занявшего у него пару секунд, Бандит решил оставить котенка в живых. Разойтись миром. Хотя и понимал, что если и продлит этим жизнь малышу, то ненамного. Ну да это уже будут не его заботы.
— Шел бы ты отсюда, мелюзга, — с подчеркнутым недовольством проворчал Бандит, немигающим взглядом уставившись на котенка, — не мешай охотиться.
Птички как раз успели утолить голод и упорхнули с куста прочь.
— Да я бы ушел… но куда? — с все той же простодушной детской непосредственностью сказал котенок. — Я потерялся. Не знаю, как домой добраться. И боюсь. Тут неподалеку зверюгу видел большую… собаку. Так она рычала на меня и громко вскрикивала. Зло так, точно не рада была меня видеть. Хорошо, что была привязана. Потому и смог убежать.
Имел он в виду, не иначе, ту собаку, чью будку Бандит видел на одном из соседних участков.
Еще подумалось Бандиту, что решись он таки съесть котенка — и собственную жизнь бы облегчил, и участь этой малявки, как ни странно, тоже. Меньше бы мучиться пришлось.
Но Бандит не привык переступать через себя. Менять собственные решения — в том числе.
Кроме того, к простому сочувствию добавился некоторый интерес. Бандит поймал себя на том, что ему любопытно, кто этот котенок, откуда взялся (коль, похоже, не бродячий), что с ним уже случилось — та же встреча с собакой. И да: дальнейшая судьба маленького путешественника поневоле тоже начала вызывать хоть толику интереса.
Не каждый день встречаешь котенка… или любое другое живое существо, столь трогательно доверчивое, но при этом еще не угодившее ни в чьи зубы. Тогда как птичек много, на птичек можно поохотиться немного попозже.
Опять же голод (даже голод!) немного отступил, теснимый любопытством.
Потому Бандит вымолвил следующее:
— Ладно. Давай по порядку. Кто ты, и что там у тебя случилось?
— Да вот что, — отвечал котенок, присев на траву и дернув туда-сюда хвостиком — от волнения.
А затем поведал Бандиту свою историю.
2. Бурбон
Котенка звали Бурбон.
Нарекли его так без всякой задней мысли, историческими параллелями не заморачиваясь. Просто взяли смутно знакомое слово, похожее на мурчащие звуки, что издают кошки, когда им хорошо.
Другое дело, что котенок, похоже, хотя бы подсознательно догадывался о значении своей клички. Точнее, о ее королевском происхождении.
Потому что поведением своим сильно напоминал короля. Точнее, королевское чадо, каким его обычно изображают в сказках. Столь же избалованный, капризный и глядящий свысока на тех, кто делает ему что-то хорошее.
Начать с того, что уже на втором месяце своей короткой жизни Бурбон дал понять жившим с ним человекам, что вся еда мира делится на две неравных части.
В первую (меньшую) входили те немногие блюда, которые котенок с удовольствием ел. Например, дорогой корм специально для котят, чистое мясо (сосиски из ближайшего «Магнита» не в счет!), ну и, конечно, молоко подходящей температуры. Причем температура считалась подходящей в зависимости от настроения Бурбона, так что в разные дни бывала разной. Сегодня котенка устраивало чуть теплое молоко, завтра — прохладное, послезавтра основательно подогретое… но, разумеется, не горячее.
Большинство же съестного вызывало у Бурбона брезгливое презрение. Которое он открыто выражал, возмущенно дрыгая лапкой.
Точнее, у котенка имелся целый ритуал для демонстрации своего отвращения к негодной кормежке.
Сначала Бурбон обнюхивал содержимое миски, как бы для приличия. Мол, все свидетели: я давал шанс даже этой гадости. И никто не упрекнет меня в том, что я не попробовал даже эту гадость скушать.
Затем, убедившись, что первые предчувствия его не обманули, и содержимое миски в пищу и впрямь не годится, котенок поднимал на ближайшего к нему человека взгляд одновременно укоризненный и недоуменный. «Вы это серьезно?! — словно бы говорил этот взгляд. — Вы в самом деле думали, что я это стану есть?»
И уже апофеозом ритуала становилось упомянутое выше дрыганье лапкой. Бурбон еще при этом столь же демонстративно от миски отворачивался. И уходил прочь, как бы намекая: «Вот дождетесь с такой кормежкой, что я по-настоящему обижусь и уйду от вас уже окончательно».
На самом деле ему бы и в голову не пришло покидать теплую удобную квартиру. По крайней мере, надолго. Вот только знать об этом человекам, считавшим себя его хозяевам, было необязательно.
Требовательностью в еде внимательное отношение Бурбона к себе, любимому не исчерпывалось. Немало внимания котенок уделял комфортности своего отдыха в промежутках между приемами пищи и беготней по квартире.
В силу юного возраста Бурбон предпочитал больше резвиться, чем лежать. Но если уж притомлялся, запрыгивая на кресла, забираясь на шкафы и лазая по настенному ковру (ну или сводя счеты с дурацкими обоями в темном уголке), то где попало лечь и уснуть был не согласен.
Уж точно не на полу, во всяком случае. То был удел низших существ, вроде собак. Кто такие собаки, Бурбон узнал, сидя на подоконнике и глядя в окно. Видел их несколько раз, и впечатление о себе они оставили весьма неприятное. Шумные нечистоплотные твари, одержимые, похоже, ненавистью ко всему живому. Что именно на полу (или даже на голой земле) собаки обычно и ночуют, котенок не знал и не видел. Но заключил про себя, что именно там этим шумным склочным бестолочам и место.
Не годился в качестве спального места для Бурбона и напольный ковер. Котенок, конечно, отдавал должное этому цветастому ворсистому полю — считая удобным и незаменимым при затачивании когтей. Но вот спать на нем… о, для Бурбона это было ненамного лучше, чем отдыхать лежа на полу.
И даже специально для него сооруженную мини-кроватку из обувной коробки котенок по данному назначению использовал редко. Зато были в квартире два места, где Бурбон отлеживался охотно и с удовольствием.
Первым из них являлось кресло. И не абы какое, а то, на котором по возвращении с работы любил вечерами сидеть перед телевизором глава семейства. Точнее, человеческий самец, таковым себя полагавший — притом, что главным-то в доме считал себя Бурбон. А коль так, то много о себе возомнившего человека следовало поставить на место.