Страница 47 из 69
In der Ecke steht ein Sack mit menschlichen Gebeinen
Schädel stehen aufgereiht und kö
Ost+Front «Puppenjunge»
Ласт выскользнула из дома во влажную дымку неожиданно холодного утра, плотнее запахивая плащ. Ей кое-как удалось отвертеться от Марии и ее волшебного завтрака, не говоря об отсутствии Зольфа, — картина с полицией и сердечными каплями все ещё пугала её своей неотвратимостью и масштабами. У Леонор Шварц был сегодня выходной, который она изначально планировала посвятить учебе и праздности, но вышло все иначе. Как гомункул, она хотя и нуждалась в этом мире во сне и пище, ее потребность была несравнима с человеческой. И, быть может, она и предпочла бы забыться сном этой ночью, но не удалось.
Увидев красную «семерку» около здания, где работал Зольф, Ласт ощутила облегчение, сменившееся тревогой — что, если автомобиль стоял здесь со вчерашнего дня? Она, тряхнув головой, направилась внутрь.
Берта, прищурив глаза, посмотрела на утреннюю визитёршу — что-то серьёзное или личный разлад? Начальник сегодня, впрочем, сух как обычно, разве что темные круги под глазами да синева на подбородке, столь нехарактерная для Кимблера, выдавали намётанному глазу умудрённой жены и матери добропорядочного семейства, что не все ладно. «А тут прямо с утра, к началу рабочего дня явилась, — думала старшая машинистка. — Красавица, конечно, но наверняка стерва. Как пить дать стерва».
Кимбли, узнав от Берты о посетительнице, нахмурился и велел подождать, сославшись на срочную проверку инструкций, чем ещё больше утвердил женщину в ее догадках.
Зольф не хотел сейчас видеть Ласт — слишком многое предстояло обдумать. Врата были близко — рукой подать, но его цель требовала точного расчета, и он, впрочем, как и всегда, не имел права на ошибку. Мысли о гомункуле — а её близость тем более — отчего-то мешали ему, лишали трезвости ума, переводя всё в какую-то низменную эмоциональную плоскость. Алхимик был прекрасным знатоком человеческих душ — чужих, был прекрасным манипулятором, но природа его сообщницы всё же была иной.
Ласт мило беседовала с Бертой и Йоханной о ранней в этом году весне, неожиданно стылом утре сегодняшнего дня, хотя, казалось бы, расцветающий апрель уже вот-вот должен уступить права тёплому и немного дождливому маю, а после и вовсе дала рекомендацию на проверенного добросовестного сапожника, когда дверь в кабинет Зольфа открылась.
— Фройляйн Шварц, прошу, проходите.
Голос Кимбли был абсолютно бесстрастен, и, закрывая дверь за своей невестой, он даже не посмотрел в ее сторону.
— Зольф, ты в порядке? — она тщетно пыталась поймать его взгляд, пока он перебирал рабочие папки и бумаги. — Я думала, что-то случилось… Ты не ночевал дома… Хорошо, что мне удалось скрыть это от Марии…
Он поджал губы — это и правда было не слишком хорошо. Уж очень многим он был обязан этим людям, и их совершенно не должны касаться его внутренние дела. Эти самые дела заставляли бывшего алхимика всё больше злиться на самого себя — он не имел права на слабость. А происходящее отчего-то делало его уязвимым.
— Ничего не случилось, — холодно проговорил он, не отвлекаясь от дел.
Ласт нахмурилась — ей были не знакомы тонкости человеческой души. Не знай она Зольфа всё это время, решила бы, что все и правда в порядке, но что-то непонятное внутри неё говорило об обратном.
— Мог хотя бы позвонить, — она скрестила руки на груди.
— Я обязан отчитываться? — правая бровь поползла вверх. — Мне казалось, мы просто сообщники, преследующие одну цель.
Леонор подобралась — она не раз слышала подобное от Зольфа по содержанию, но не по форме. И он никогда не воспринимал её заботу как попытку нарушения свободы, более того — у них всегда подобное было обоюдным. Взаимопомощь, взаимопонимание, взаимная полезность: от интеллектуальной и политической области — до интимной.
— Я не могу волноваться о сохранности своего сообщника?
Зольф раздражённо отметил про себя слабость собственной аргументации — лично он бы в случае подобного ответа, как минимум, не стал бы вести дела со столь ненадежным союзником.
— Разумеется. Сегодня буду в обычное время, — он поднялся из-за стола и направился к двери, давая понять, что разговор окончен.
***
Ева хмуро глядела на закрывшуюся за фройляйн Шварц дверь, стараясь не смотреть на остальных машинисток. Она не могла отделаться от мыслей о том, что представляет себе, как начальник обнимает стройный стан невесты, как он, недостойный этого совершенно, вдыхает аромат её волос, как по-дурацки выглядит, перепачканный её темной помадой. Всякий раз, когда её воображение подбрасывало столь непристойные картины, Ева краснела и хмурилась, приводя самой себе множество логических доводов о том, что, должно быть, эта красавица — воплощение самой святости и благонравности, и даже гротескное уродство Кимблера не способно запятнать той чистоты.
— Красивая, — кивнув головой, протянула Йоханна. — Повезло Кимблеру.
— Тут еще бабушка надвое сказала, — закуривая, отметила Берта. — Такие обычно капризны, что те королевы аглицкие. И ты только посмотри на её наряды — представляешь, сколько всё это стоит? Вот ни за что не поверю, что женщина может столько зарабатывать.
Йоханна хотела было возразить, но осеклась — она знала, что после того, как Фрица Крюгера, мужа старшей машинистки, уволили, тот только и делает, что просаживает заработанные женой деньги по пивнухам, а ведь у них ещё и дети!
— Это ей не повезло, — не выдержав, прошипела Ева и отчего-то покраснела до корней волос.
— Много ты понимаешь, — неожиданно разозлилась старшая, гася папиросу. — Молоко на губах не обсохло — а всё туда же! Все всё допечатали? Нет? А что сидим и лясы точим?
Бывшая секретарша Берга косилась на Еву и не могла понять, что происходило с ней. После их разговора девушка стала совсем странной, нелюдимой — неужто последовала её совету и узнала что-то про подругу? И не отвернулась ли от сломанной куклы — а проницательная Лангефельд была готова об заклад побиться, что такую восторженную принцессу, как Гретхен, директор просто изломал и извалял в грязи, не зная жалости и сострадания. Таких, как Ева, Йоханна относила в категорию ханжей и пустосвятов — религиозные лицемеры и лицемерки, в которых от христианского смирения не осталось ничего, гораздые лишь осуждать других. И если подруга Гретхен и правда такова, то плохо дело — муха выпадет из паутины пустой хитиновой оболочкой, а та, что должна была поддержать, пройдет мимо с гордо поднятой головой, с презрением роняя слова обвинения.
— Поругались, — вполголоса отметила Берта, когда за вышедшей из приёмной Леонор Шварц закрылась дверь.
Йоханна пожала плечами — сплетнями она не интересовалась, а к человеческим проявлениям относилась философски. Ева же отчего-то просияла, надеясь на справедливость мироздания, которое всенепременно отведёт такого, как Кимблер, от не заслуживающей подобной участи красавицы.
***
— Как же так, юноша? — качал головой Рихард Кунц, осматривая многострадальную ногу Ульриха Эккарта.
Ульрих наконец-то последовал совету своего случайного ангела-хранителя и посетил доктора. Нога продолжала болеть, благо, хотя бы температура не поднималась.
— Хромать всю жизнь будете, — Кунц выдохнул сизый дым в сторону. — И болеть — ещё поболит.
Ульрих сжал зубы — очень хотелось курить.
— Сигаретой не поделитесь? — он понимал, что это наглость. Но если в Брауншвейге насущные потребности юнца обеспечивал Веллер, то здесь его финансовые запасы подходили к концу. Конечно, он еще собирался обшарить дом матери на предмет денег и ценностей, но пока он был слишком ограничен в передвижении, особенно по лестницам.
— Держи, желторотый, — вздохнул Рихард, поблёскивая очками. — Это на что же такое ты упал?
Мальчишка вздохнул — похоже, врать этому угрюмому человеку, что будто насквозь видит и в душу колючками глаз метит, бессмысленно.
— Подрался, — поднимая глаза, выдавил из себя Ульрих.