Страница 55 из 67
— Вы заботитесь только о себе! Вам плевать, что я чувствую! — она вскочила, халат упал на тахту. — Вас беспокоит только это задание и ваши последующие подвиги! Вы посмотрите на себя! Думаете, вас вообще можно желать?
Он отшатнулся. Ему отчаянно захотелось взять и надавать Агнете хороших пощечин, чтобы у нее, наконец, появился повод плакать и обвинять его во всем и вся. Отругать на работе при всех остальных членах команды, сказать, что она годна только на то, чтобы варить кофе и мило улыбаться, хотя мило улыбаться у нее тоже выходило плохо.
Готтфрид смерил ее взглядом: высокая, с длинными светлыми волосами и крупными чертами лица, широкими плечами и крутыми бедрами, высокой аккуратной грудью и мягкими золотистыми завитками волос в паху, она была симпатичной. Даже красивой — особенно сейчас, когда злилась.
— Думаете, вас можно? — он зло усмехнулся. — Вы же ледяная! В вас нет ни огня, ни страсти. Да, красивая, но от одного взгляда на выражение вашего лица… Хотя, если не смотреть на лицо…
Он выплескивал свою горечь, свою обиду. Пусть глупо и мелочно, но это отчего-то оказалось так приятно, что он даже ощутил проблески желания.
— Конечно, я ни капли не забочусь о вас, — продолжил он. — Именно поэтому я принялся разговаривать с вами. Я уже битый час слушаю ваши бредни вместо того, чтобы сделать то, зачем меня сюда отправили, и уйти с чистой совестью!
— Вы просто не можете, — выплюнула она. — Думаете, я не вижу? — Агнета кивнула на него, и он ощутил жгучее желание прикрыться.
— Не смейте меня больше ни о чем просить, — он в очередной раз схватил трусы и принялся их натягивать. — Я завтра доложу Адлеру…
— Распишетесь в собственной неспособности?
— Да! И мне не стыдно! — у него горели даже уши.
Готтфрид был чертовски зол. На себя, на Агнету, на Адлера, на Марию, на Партию — на весь мир. Он не представлял себе, как он будет дальше работать с Агнетой в одной команде, смотреть ей в глаза. А ведь он прикрывал ее от нападок всех, кого только можно! И чем она ему отплатила? Посчитала ни на что не способным, человеком, которого нельзя желать, эгоистом! От обиды у него так дрожали руки, что он запутался в собственных штанах.
Он услышал, как она смеется. Громко, закрыв руками лицо, всхлипывая. Готтфрид бросил штаны и схватил ее за руки:
— Да что с вами такое?
— Знаете… Я ведь… Я ведь так не думаю, — она утерла слезы. — Вы на самом деле замечательный человек. Просто… Я не хочу, понимаете? Я бы с удовольствием сходила с вами в кафе, или в кино. Рассказала бы вам о физике. Но без этого всего, понимаете?
— Тихо, — он обнял ее и принялся гладить по голове. — Ложись. Давай мы попробуем заснуть? Утром я поставлю будильник.
— И я снова все испорчу… Готтфрид, — она легла на кровать, свернувшись клубком, спиной к нему.
— Посмотрим, — прошептал он ей на ухо и обнял.
Ее волосы пахли чем-то свежим, а кожа была прохладной. Агнета дышала тяжело и все еще всхлипывала, но не убрала его ладонь, когда он слегка сжал ее грудь. Когда он коснулся губами ее шеи, она притянула его ближе рукой за затылок, и Готтфрид все-таки скользнул пальцами ниже, к золотым завиткам.
— Кто такая Мария? — спросила Агнета потом, когда все закончилось. — Вы любите ее?
— Это не имеет значения, — выдохнул Готтфрид.
— Вы назвали меня ее именем, — пояснила Агнета. — Впрочем, неважно. Я думала, это будет хуже, — она присела на кровати и протянула ему руку. — До завтра, Готтфрид. И… Простите меня… Пожалуйста.
Готтфрид пожал ей руку и неохотно принялся одеваться. По правде говоря, он рассчитывал провести эту ночь у нее, но просить об этом после всего не решился. Тем более, он еще и назвал ее чужим именем — в какой-то момент ему показалось, что с ним в постели такая родная и любимая Мария, и он только удивился, как он вообще мог такое подумать: Мария никогда не была настолько пассивной и ледяной.
— До свидания, Агнета, — он кивнул, оставив ее извинения без внимания.
Ночь выдалась холодной. К Алоизу, конечно, идти было уже невежливо, но Готтфрид все-таки решил попытать счастья.
— Ты, дружище, совсем того, — зевнул Алоиз. — С головой в ссоре. Ты время видел?
— Прости, — развел руками Готтфрид. — У меня был ужасный вечер, перешедший в ужасную ночь.
— Поэтому ты решил испортить жизнь мне, — покивал Алоиз. — Тебе кто-нибудь уже говорил, что ты конченный эгоист?
— Говорили, — мрачно отозвался Готтфрид. — Ровнехонько этим проклятым вечером.
— О-о, — Алоиз аж раскрыл глаза. — Тогда у тебя и правда, похоже, был отвратительный вечер. Проходи.
— Вот так бы сразу, — проворчал Готтфрид.
*
День прошел в заботах. Алоиз возился с Отто, Айзенбаум занимался своими делами, Агнета не поднимала на Готтфрида глаз. Сам Готтфрид большую часть дня просидел в кабинете.
На партсобрании не произошло ровным счетом ничего примечательного, Хоффнер привычно распинался — Готтфриду показалось, что все его фразы насквозь клишированы и заучены. Как только он мог думать, что этот человек вещает от сердца? Он осматривался и толком не понимал, почему все вокруг так воодушевлены этой речью, и даже Алоиз слушает с интересом. Готтфрид думал о своем. Ему не хотелось снова идти к Агнете, он не представлял себе, какое сопротивление встретит на этот раз. Слова ее до сих пор отдавались болью и обидой где-то в его сознании, и он вовсе не хотел повторения. Прикинув, что Адлер разрешил ему два акта в день, а за сегодняшнее, завтрашнее и воскресное утро он подкопит целых три, Готтфрид решил завтрашним вечером, после выполнения долга, наведаться к Марии. Он как раз достаточно отдохнет, купит ей фруктов и цветов… Вдруг она и правда не выставит его прочь?
Было еще кое-что, что лежало тяжким грузом. Повестка в гестапо так и не пришла, хотя этот Фукс совершенно определенно сказал ему, что его всенепременно вызовут. Причем сказал дважды. Готтфрид уже успел перебрать в уме все свои возможные и невозможные преступления. Самым страшным, по его мнению, по-прежнему оставался дневник. И Готтфрид уже устал гадать, известно ли гестапо хоть что-то об этом.
— Опять на меня сегодня свалишься? — уточнил Алоиз после партсобрания.
— Угу, — кивнул Готтфрид. — А вот завтра не знаю. Попробую после выполнения этого долга, будь он неладен, — Готтфрид скривился и тяжело вздохнул. — Попробую к Марии заглянуть. Цветов ей принесу. Фруктов.
— Ты вот что… Если покупать будешь завтра днем — занеси ко мне? А то Агнета увидит. Нехорошо.
— Да черт с ней, — отмахнулся Готтфрид. — Это ужас, а не женщина! Холоднокровное! И ядовитое!
— Ну, обижать-то ее все равно не надо. Наверное, — предположил Алоиз. — Если меня не будет, я квартиру закрывать не буду. Ключи в замке внутри оставлю.
— К Биргит? — Готтфрид подмигнул.
— К ней тоже, — покивал Алоиз. — У нее там жутко интересный проект, если выгорит — покажу. Ну и я… В “Эдельвейс” хотел зайти.
— Удачи, — Готтфрид решил ничего не говорить: хочет Алоиз страдать, ну и пожалуйста.
— И тебе с Марией удачи. Но, я надеюсь, мы еще обсудим, что и как. Как завершишь — пойдем и напьемся. Расскажешь мне про эту холоднокровную и ядовитую.
— Я напьюсь и забуду, как страшный сон!
*
И пятничный, и субботний вечера прошли липко, душно и тягомотно. Агнета больше не закатывала истерик, не оскорбляла его, но Готтфриду порой казалось, что он делит постель с мертвой рептилией: она не сжимала его в тугих кольцах, только недвижно лежала, холодная и равнодушная, а вместо нежной девичьей кожи ее покрывала твердая чешуя. Впрочем, в остальное время она стала оттаивать и уже обсуждала с Готтфридом рабочие вопросы и почти согласилась “как-нибудь потом, когда это все закончится” рассказать о том, как она все-таки попала в его лабораторию.
Алоиз отсутствовал почти все время — Готтфрид увидел его только субботним утром, когда тот на бегу запихивал в себя бутерброды и растворимый кофе. Он что-то невнятное пробурчал, покидал в очередную сумку кучу каких-то инструментов, проводков и запчастей и побежал дальше.