Страница 45 из 67
Готтфрид скосил глаза на Алоиза. Тот съел только половину порции и теперь жадно слушал Тило, не обращая внимания на мясо. Готтфриду же и вовсе кусок в горло не лез.
— Удивляетесь, — протянул Тило и смял уже погасший окурок в пепельнице. — Есть многое на свете, друг… — он закашлялся. — В общем, после Обнуления это движение приобрело второе дыхание. И получило подпитку — в виде зараженных и мутантов.
— Мутантов? — в один голос переспросили Готтфрид и Алоиз.
— Исполины огромного роста, — покивал Тило. — И неимоверной силищи. И, что самое страшное, агрессивны, тупы и практически неприручаемы. В общем… Очень быстро этих пиратов загнали вниз. Большую часть повязали и казнили, на сей раз без огласки. Но искоренить скверну не удалось. Их вылазки сместились вниз, но стали более разрушительными. Партийцы, попавшие к ним в руки, умирали, но не сразу. Многих усыпляли смертельной инъекцией свои же, из соображений гуманности. Это, молодой человек, — Тило кивнул на Готтфрида, — к вопросу о том, зачем я вас спас. Вы непонятно почему вбили себе в голову, что я желаю вам мучительной смерти, — он рассмеялся. — Но, поверьте, даже если бы желал — то не у них в лапах.
Готтфрид опустил голову. Ему стало стыдно — каким бы гадким не был Тило, он спас их от ужасной участи, и чем он отплатил за это? Беспочвенными подозрениями? Но еще оставался ночной разговор. Казалось, новая информация привнесла только новых загадок.
— Особенную ненависть они питают к партийным, как я, кажется, уже говорил. И из того, что мне удалось выяснить — сразу говорю, я не член этой шайки! Но я работаю здесь давно и слышу много разговоров, и, как сказала Мария, умею задавать неудобные вопросы…
— О да, — согласился Готтфрид.
Тем временем Тило выудил еще одну папиросу из портсигара.
— Партийные устраивали облавы на зараженных. Куда и зачем они их забирали — одному фюреру известно. Или, — Тило уставился на них, — или еще кому-то из партийных, например, ученым?
— Я не работаю с людьми! — поспешно возразил Готтфрид. — А если из них и делали реактивы, так мне не докладывали, — попытался отшутиться он.
Тило покивал и замолк. Готтфрид и Алоиз терпеливо ждали.
— На вас напали именно эти товарищи, — Тило наконец заговорил. — И ваше счастье, что я проезжал мимо. Увидел вашу колымагу. А их только-только там видели. Ну и то, что я с пустыми руками тут не передвигаюсь — подфартило.
— А ваши охранники? — спросил Готтфрид. — Они — тоже?
— Вроде бы, нет, эти — вольные. Им любая работа — и то хлеб.
— А название? — Алоиз поерзал от нетерпения. — Пираты эдельвейса, цветок эдельвейса…
— Да много тех эдельвейсов, — отмахнулся Тило. — Барвиг вообще вне этих разборок. Ему лишь бы бар в порядке был. Нейтральная территория — вон, сколько у нас партийных харчует. Ладно, заболтался я с вами, работать скоро, — Тило затушил окурок. — Зато будете знать, каково тут шариться. Может, больше на рожон-то не полезете, если шкура дорога.
Он встал и вышел.
— Вот дела, — покачал головой Алоиз. — Вот ты мог подумать?
— Нет, — отозвался Готтфрид. — Век живи…
*
Алоиз, мрачнее тучи, вошел в комнату Марии, где по-прежнему за неимением штанов отсиживался Готтфрид.
— Вот скот! — с чувством выплюнул он. — Опять Магдалину обхаживает!
— Кто? — Готтфрид принялся натягивать штаны.
— Шванцбреннер, сучий потрох! — Алоиз принялся мерить шагами комнату. — А она… Тоже мне! Уши-то развесила!
— Пойди и позови ее погулять, — предложил Готтфрид. — Это же она с тобой ночью сидела?
— Она, — Алоиз улыбнулся. — Такая добрая, наивная…
— Ох, не сваришь ты с ней каши, — покачал головой Готтфрид.
— А вдруг он ее обидит? Я же потом спать спокойно не смогу.
— Так действуй, герой-любовник! Как на меня, так ругаешься, а как сам — сопли развесил!
— Да как действовать-то? Не силой же я ее уведу.
— Не силой, — согласился Готтфрид. — Дави на то, что он женат.
— Да у этой Магдалины семь пятниц на неделе! То она его знать не хочет, а теперь сидит, вино с ним пьет, морда счастливая. Тьфу!
Алоиз махнул рукой и сел рядом с Готтфридом.
— У тебя-то с Марией как?
Готтфрид потер затылок. Он не знал, что сказать. Пересказать ночной разговор? Так Алоиз его как пить дать обсмеет — ну и что, что у нее пистолет, как здесь иначе-то? А что кого-то там убили, кого с ней видели — так мало ли, кого тут могли убить? Вон, эти пираты на каждом шагу, мутанты всякие.
— Хорошо, вроде, — он улыбнулся. — Она замечательная.
— Ты же с ней не слишком разоткровенничался, я надеюсь?
— Нет, ты что! — возмутился Готтфрид. — Лишнего ей и самой знать незачем.
— Молодец, — Алоиз кивнул. — Посидим внизу?
— Чтобы содовую хлебать? — Готтфрид скроил кислую мину. — Я уж лучше тут посижу. У тебя, вроде, сказки были?
— Да я больше и не читал, — вздохнул Алоиз. — Не привычный я к этому. Другое дело методички, статьи. Ладно. Сиди тут и кисни. А я пойду, попытаюсь обосрать Шайссебреннеру малину.
— Давай, не подкачай!
Готтфрид остался один. Ему не давало покоя все то, что рассказал Тило, да и всякий раз мысли возвращались к подслушанному разговору. Он попытался припомнить, не выспрашивала ли Мария чего о его работе, однако ничего толком так и не вспомнил.
Стоило ему подумать о Марии, как дверь распахнулась, и она вошла — сияющая, какая-то совершенно нездешняя, словно далекая мечта. Но нет — она оказалась осязаемой, теплой и нежной.
— Как ты? — Мария села рядом и взяла его за руку. — Я сказалась больной. Ужасно надоело все! Полный бар пьяного народа, а здесь, наверху — ты, совсем один.
— Теперь не один, — улыбнулся Готтфрид. — Теперь я вновь с тобой.
— Тебе же больше не нужно сдавать свои анализы? — она придвинулась ближе. — Этот вечер и эта ночь принадлежат только нам?
Вместо ответа Готтфрид обнял ее и, нащупав застежку “молнии”, потянул вниз. “Только зря надевал штаны”, — подумал он, когда ее пальцы управлялись с тугими пуговицами.
Она льнула к нему, подставляла губы и шею под горячие поцелуи, а Готтфриду казалось, что совсем немного — и он растворится в ней, потеряется в этом тепле, в запахе волос и шелке кожи, в объятиях и ласках, в нежности и страсти, охвативших их обоих. Ему казалось, что переплетаются не только их тела, но и нечто большее — возможно, то, что когда-то встарь именовалось душой. Он тонул в нежном шепоте, ее стонах, он искал берег, к которому можно причалить — и этим берегом неизменно оказывалась она сама. Готтфрид уже не помнил, как это — жить без нее, и на сей раз был почему-то уверен — она тоже не помнила. Она боялась его потерять, она обрела его — и сейчас она обретала его в каждом движении, каждом ласковом слове. Он слегка отстранился, чтобы встретить взгляд ее ясных глаз, но веки Марии были сомкнуты, и только губы приоткрывались ему навстречу, навстречу его поцелуям — чтобы ответить.
— Посмотри на меня, — выдохнул он ей на ухо, но она только зарылась в него лицом и тихонько застонала.
Даже когда она, обессиленная, лежала, пока он покрывал ее тело поцелуями, ее глаза были прикрыты. Готтфрид решил не настаивать — слишком волшебным был момент. Вместо этого он уткнулся носом в ее мягкий живот, он пах сладко и пряно, как вся ее кожа.
— Я люблю тебя, — проговорил он, проскользнул рукой меж ее бедер — она выгнулась и послушно развела ноги в стороны.
— И я… Люблю… Люблю тебя, Готтфрид, — выдохнула она, дернувшись и вцепившись рукой в его волосы на макушке.
Готтфрид ощутил себя счастливым — еще более счастливым, чем прошлой ночью, когда он украл у нее это признание, признание, не предназначавшееся для его — и вообще чьих-либо — ушей.
Настала ночь, но он не наблюдал часов. Он блуждал, точно в лабиринте, лаская и любя, до изнеможения, до самого дна. Когда он был готов сорваться в пропасть в очередной раз, все еще силясь все-таки заглянуть ей в глаза, в дверь настойчиво постучали.