Страница 44 из 67
Готтфрид проснулся первым. Сквозь тонкие шторы в комнату пробивались золотистые лучи солнца. Он зажмурился — хотя глаза уже не болели, солнце показалось чересчур ярким. Рядом спала Мария. На ее лице блуждала умиротворенная улыбка, но она не выглядела ни беззащитной, ни уязвимой. Готтфрид осторожно приподнялся и нежно, едва касаясь ее губ своими, осторожно поцеловал. Она улыбнулась, что-то пробормотала сквозь сон и приоткрыла рот. Готтфрид нежно гладил ее по волосам, целовал ее лицо, губы, шею, а Мария, потянувшись, но не размыкая век, обняла его и тихонько прошептала его имя.
*
— Да, дружище, придется тебе сидеть тут безвылазно, — рассмеялся Алоиз. — Иначе, боюсь, партиец, вышедший в бар или на улицу в кителе, трусах и носках — слишком экстраординарное зрелище. На следующий день проснешься знаменитым!
— Слушай, возьми мою старуху, сгоняй на мою квартиру? Штаны в шкафу, сапоги в обувной тумбе.
— Ладно, возьму. Только напиши бумагу, что я могу ехать на твоей развалюхе! Она в пути не рассыплется?
— Да пошел ты, — отмахнулся Готтфрид и положил на стол ключи.
— Ваш обед! — в комнату Марии, теперь прочно оккупированную друзьями, вошла Магдалина с подносом. На нем исходили паром две тарелки супа, а рядом стояло блюдо с румяными пирожками. — Это съедите, я вам еще мяса принесу, — она улыбнулась. — Барвиг велел накормить вас как следует.
— Передай Баргвигу, что мы чрезвычайно ему благодарны! — заявил Алоиз и тут же потянулся за пирожком.
И суп, и пирожки оказались на диво вкусными. Магдалина с улыбкой смотрела, как они едят, а потом забрала опустевшие тарелки и скрылась за дверью.
— А где Мария? — спросил Алоиз, осматриваясь. — Ничего так. Уютно.
— Отошла куда-то, — пожал плечами Готтфрид. — Вечером она все равно работать будет.
Он замолчал, вспомнив ночной разговор, не предназначенный для его ушей. На что намекал Тило? Что она уже убила одного из партийцев и теперь не слишком рада его спасению? Но она так искренне говорила о своей любви к нему, пусть и думая, что он не слышит ее вовсе. По всему выходила какая-то ерунда. Они совершенно случайно набрели на “Цветок Эдельвейса”, случайно познакомились со здешними обитателями. Не могло же это быть подстроенным?
— Чего такой задумчивый? — Алоиз выжидательно посмотрел на Готтфрида.
— Как как бы тебе сказать, — замялся тот. — Из головы у меня не идут вчерашние бандиты. Вот как они на нас вышли?
— Ты ищешь подвох там, где его нет, — отмахнулся Алоиз. — Ты бы еще удивился, как они вообще поняли, что мы партийные.
— Не передергивай, — обиделся Готтфрид. — Откуда они знали, что мы можем им дать?
Алоиз покачал головой:
— Отдохнуть бы тебе, дружище. Ты сам начал с ними торговаться. А они напали на первых попавшихся партийцев! Помнишь, что говорили…
Готтфрид вздрогнул. Он вспомнил слова Адлера об отлове. И он видел, что делали с теми, кто угодил в лапы Партии. Пусть это было и правильно, нужно же как-то изучать последствия радиации, но, если эти унтеменши ненавидели текущий порядок, то вряд ли бы пошли на испытания добровольно.
— Наверное, ты прав. Но вот чего я никак не пойму, так это того, зачем нас спас этот мерзкий таракан, — Готтфрид потер затылок.
Алоиз не успел ничего ответить — дверь распахнулась, и на пороге снова появилась Магдалина с подносом. От тарелок разносился изумительный запах тушеного мяса. А за ее спиной стоял мерзкий таракан Тило собственной персоной. Как и всегда — в неизменном фраке.
— Интересно, это точно не какая-нибудь крыса с нижних уровней? — усмехнулся Алоиз.
— Тихо ты, — шикнул Готтфрид. — Какая разница?
Магдалина выставила перед ними тарелки, улыбнулась и упорхнула. Тило притворил за ней дверь, прошел и сел на колченогий стул.
— Ну, вижу, аппетит есть, — довольно резюмировал он. — Кажется, вы вчера хотели подробностей?
Готтфрид смолчал: он очень хотел подробностей, но вовсе не желал видеть Тило. А так как найти компромисс в этом деле с самим собой у него не выходило, он попросту кивнул, стараясь смотреть только к себе в тарелку.
— Да-да! — живо включился Алоиз. — Очень хотели! А то, пребывая в неведении, этот товарищ, — Готтфрид даже не глядя не друга, почувствовал, как тот кивнул в его сторону, — уже строит теории, одна другой краше!
— А что, у него есть поводы их строить? — Тило явно улыбался своей гаденькой улыбочкой. — Он — фигура стратегического значения для Империи?
— Вы даже не представляете себе масштабов, — процедил Готтфрид, так и не подняв головы.
— Не представляю, — легко согласился Тило. — Я обычный пианист.
— У которого за пазухой всегда найдется пара гранат со всякими чертовски актуальными веществами, — огрызнулся Готтфрид и наконец посмотрел на Тило в упор.
Тило рассмеялся, слегка надтреснуто, щуря бесцветные глаза:
— Конечно! Я же живу здесь! Знаете, сколько раз на этот бар нападали?
— Наслышаны, — покивал Алоиз. — Вы рассказывайте, пожалуйста. Не обращайте на Готтфрида внимания, он после вчерашнего не в себе.
Готтфрид стиснул зубы. Он никак не ожидал от Алоиза такого предательства.
— А вы ешьте! — Тило махнул рукой. — А то остынет ведь, — он откашлялся, вытащил папиросу, смял мундштук: — Вы же не возражаете, Готтфрид? А то без курева такие рассказы совсем невмоготу.
Готтфрид кивнул — в конце концов, это была не его квартира. Тем более он слишком хотел услышать, что скажет этот мерзкий тип. Раз уж он терпит его, то уж дым потерпит и подавно.
— Молодые люди, — Тило закурил, — вам что-то говорит название “Пираты Эдельвейса”?
Готтфрид и Алоиз переглянулись и кивнули.
— До катастрофы это была антиправительственная банда, — ответил Алоиз. — Но их всех расстреляли. А после Обнуления и вовсе никого не осталось.
— У вас неверные сведения, — Тило скривился. — Они никогда не исчезали полностью. Сколько бы их ни травили, ни пытали и ни расстреливали, они всегда подавали новые и новые ростки. Потом, после Катастрофы, к ним примкнули зараженные.
— Так там не только зараженные? — удивился Готтфрид.
— Этого я не знаю, молодой человек, — лицо Тило вновь приобрело характерное надменное выражение. — Вы так спрашиваете, будто бы я вхож в это тайное общество.
— А это не так? — Готтфрид посмотрел ему прямо в глаза.
— Вы готовы меня в этом обвинить?
— Прекратите, сейчас же! — рявкнул Алоиз. — Тило, рассказывайте, прошу вас!
— Чтобы завтра ваш друг за этот рассказ положил на стол в гестапо на меня донос? Увольте, — Тило выпустил облако дыма в сторону Готтфрида, как тому показалось — совершенно намеренно.
— Да не буду я ни на кого доносить! — воскликнул Готтфрид. — Рассказывайте. — он отвел глаза от внимательного взгляда Тило. — Пожалуйста, — тихо добавил он сквозь зубы.
— Хорошо, — тот покивал и повел плечами — свисавшие по бокам от спинки стула фалды, как гигантские надкрылья, пошевелились. — Сначала это были подростковые организации. Даже не организации — шайки неприкаянных детей, не желавших жить так, как завещала Партия. Потом… Потом нашлись люди, которые стали направлять этот поток агрессии во вполне единое русло. Пусть они и не признавали почти военного однообразия фюрерюгенда, но они точно также объединялись под эгидой одной идеи; идеи, в самой сути своей обреченной на провал: они предлагали лишь одно — быть против. Много ли вы знаете в истории примеров, когда люди, бывшие активно против чего-то, но не предлагавшие никаких “за”, добивались чего-то значимого?
Готтфрид задумался. До Великой Катастрофы он был еще слишком мал, а после, как только ему исполнилось десять, он охотно и с энтузиазмом пошел в Юнгфольк, а после — в Фюрерюгенд. Каждый мальчишка из их класса панически боялся остаться за бортом этих организаций, это означало жизнь на обочине. Чтобы не состоявшего в Юнгфольке взяли в Фюрерюгенд, а не состоявшего в Фюрерюгенде — в Партию? Такого не было. Ну, или почти не было. Он даже помыслить не мог, что кто-то мог бы быть против!