Страница 24 из 67
К ним, с сияющей улыбкой, спешила Магладина.
— Барвиг отпустил меня! — она вся светилась. — Я ужасно голодна! Вы не возражаете, если я присоединюсь?
— Садитесь, конечно, Магдалина, — перехватил инициативу Готтфрид. — Мария, пойдем прогуляемся?
На лице Марии было так явственно написано сомнение, что у Готтфрида сердце ухнуло куда-то вниз.
— Пойдемте, — наконец проговорила она. — Только я, с вашего позволения, переобуюсь.
Он кивнул, а она, прямая и изящная, направилась к лестнице наверх. Готтфриду отчаянно хотелось побежать за ней, убедиться в том, что она спустится обратно, а не спрячется в своей маленькой светлой комнатушке.
— Готтфрид, вы ухитрились обидеть Марию? — защебетала Магдалина.
— Это не я, — выдавил Готтфрид.
— Неужели этот старикан Тило? — усмехнулась она.
— Кто он таков вообще, этот Тило? — строго спросил Алоиз. — Вам не кажется неправильным обсуждать его вот запросто при мне? Я-то даже не понимаю, о ком речь!
— Он просто ужасно занудный и любит читать нотации, — пояснила Магдалина. — Это наш пианист. Вообще, он и правда очень много знает и всегда готов прийти на помощь.
— Мне он уже помог, — проворчал Готтфрид.
— Как знать… — Магдалина вмиг стала какой-то очень задумчивой. — Может, он считает, что помогает вам. Или Марии…
— Или себе, — не удержался Готтфрид.
— Да… Мне иногда кажется, что влюблен в нее. Глупо, правда? — Магдалина по-детски раскрыла темные глаза и засмеялась.
— Очень, — подтвердил Готтфрид.
*
Они с Марией, обнявшись, стояли на посадочной площадке и смотрели вверх, в темное небо.
— А ведь раньше в небе были видны звезды, — она прижалась к Готтфриду теснее.
— Ты помнишь?..
— Плохо, — она покачала головой. — Мне было всего одиннадцать, когда…
— Мне и того меньше, — выдохнул он, наслаждаясь ее близостью.
— Жаль, что теперь звезд не видно. Говорят, в Советском Социалистическом Союзе символ — красная звезда.
— А для их детей это далекий, несуществующий символ, — отчего-то проговорил Готтфрид. — Я представить себе не могу, чтобы нашим символом по-прежнему оставалась свастика, а мы бы не видели солнца. Это так… Неразвито, первобытно… Как то, что раньше верили в бога.
— Говорят, в Америке до сих пор верят, — Мария положила голову ему на плечо. — И в Германии ведь многие верили до последнего. И в Австро-Венгрии…
— Мои родители, кажется, не верили, — Готтфрид попытался припомнить точнее, но не смог.
— И мои, — усмехнулась Мария.
— А ведь поэтому Арийская Империя сильнее, — Готтфрид поцеловал ее в висок. — Мы не бежим за миражом. Наши символы — как на ладони, просты и близки, а не абстрактны.
— Но ты все равно хотел бы увидеть звезды…
— Или дотянуться до них рукой, — он убрал с ее лица выбившийся локон и внимательнее вгляделся в ее блестящие глаза. — Впрочем, две сейчас сияют мне очень ярко.
========== Глава 8 ==========
Воскресенье прошло, словно сладкий волшебный сон. Готтфрид остался у Марии и упивался ее близостью, ее ласками и ее расположением. Он уже перестал так опасаться, что она выставит его прочь и потребует больше никогда не появляться в этом месте, в этой комнате и в ее жизни. Временами он замечал, что Мария становилась задумчивой и подолгу вглядывалась в его черты, а лицо ее в такие моменты становилось каким-то особенно печальным и отрешенным. Это немного настораживало, но, в конце концов, Готтфрид списал все на то, что он не слишком-то хорошо разбирался в людях. А тем более в женщинах. И еще и не партийных.
— Вам же нельзя слушать джаз, — как-то задумчиво проговорила Мария. — А у нас никогда нет недостатка в партийных гостях.
— Ерунда, — отмахнулся Готтфрид. — Все, что нам нельзя слушать, уже давным давно осталось в какой-нибудь Америке. А то, что поешь ты — это наша, родная музыка, пусть и не представляющая художественной ценности и необходимая для развлекательных целей, — Готтфрид вспомнил, что говорили им в свое время на занятиях по Великой Арийской Культуре. — А всякие пережитки прошлого, вроде свингюгенда вместе со своей музыкой унтерменшей, остались либо в истории, либо где-то за Мировым Океаном, где им самое место.
Мария передала ему початую бутылку вина и уютно устроилась на его плече.
— Тебя не привлекут за то, что ты со мной? — она нежно гладила кожу на его груди.
— За что? — удивился Готтфрид и отпил вина. — Нам не запрещено иметь контакты с беспартийными. Нельзя разве что создавать семьи. И у меня запрет, — он пожал плечами, — на размножение.
— Тебе нельзя иметь детей? — Мария подняла голову и посмотрела на него. — Но почему?
— Мой фенотип не подходит для воспроизводства в Арийской Империи, — нарочито равнодушно проговорил Готтфрид. — Посмотри на меня. Ты часто видела подобных партийцев?
— Подобных тебе? — Мария прикусила губу. — Ни разу. Ни разу в жизни не видела таких замечательных, красивых и умных партийцев.
*
Утро понедельника наступило со всей свойственной ему неотвратимостью. Готтфрид и Алоиз прибыли вовремя и неизменно встретили у проходной своего заклятого приятеля Штайнбреннера.
— Фридляйн! Тебя вызывает хауптберайхсляйтер Малер. Надеюсь, он переведет тебя в санитарки Медэксперотсека. Кстати, ты удосужился вымыться после этого?
— Слушай, Шайссебреннер, отвали, — выдохнул Готтфрид. — Малер и без тебя разберется.
— Что это от тебя опять понадобилось Малеру? — недоверчиво покачал головой Алоиз, когда они уже вошли внутрь, оставив Штайнбреннера позади.
— Понятия не имею. Вот схожу — и выяснится. Как там твои успехи на личном фронте?
— Да никак, — Алоиз помрачнел. — Разговаривать с ней можно обо всем на свете. Гулять здорово… Один раз позволила себя обнять — и на этом все.
— М-да, не позавидуешь, — Готтфрид в очередной раз порадовался, что ему в кои-то веки повезло. — Ладно. Ты передай нашим, что я наверху. Начинайте работу по расписанию.
— Так точно, — Алоиз ухмыльнулся. — В следующий раз не забудь подписать бумагу о том, что делегируешь мне такие полномочия. А то Айзенбаум заявит что-нибудь в духе: я вовсе не обязан вас слушаться!
— Слушай, — Готтфрид затормозил. — А может, это Айзенбаум капнул начальству, что мы коньяк пили?
— Ты и правда в это веришь? — Алоиз покачал головой. — Ты, конечно, оттоптал ему хвост, но чтобы так… Ну не может же он быть до такой степени говнюком?
— Наверное, не может… Просто… — Готтфрид замялся.
— Ладно, жизнь покажет. Иди к Малеру, а то опоздаешь.
Вальтрауд была, как и всегда, очаровательна и обходительна. Готтфрид исподтишка смерил ее взглядом, пристальнее посмотрел на ее пальцы, ловко управлявшиеся с рычагами и кнопками кофе-машины, на яркие губы и задался совершенно неуместным вопросом: умеют ли ее руки и губы быть такими же нежными, как руки и губы Марии? Должно быть, об этом доподлинно известно Штайнбреннеру. Готтфрид поймал себя на мысли, что больше не завидует ему так отчаянно.
Малер вызвал его к себе практически сразу.
— Садитесь, Веберн, — он кивнул. — Кофе?
— Да, благодарю, — Готтфрид сел, гадая, что же на этот раз понадобилось от него хауптберайсхяйтеру.
— Хауптгемайншафтсляйтер Адлер очень высоко отзывался о вашей работе в Медэскперотсеке, — Малер улыбнулся, причем даже без нотки издевки. — А также до меня дошла информация, что он заставил вас подписать подписку о неразглашении.
Готтфрид хотел было поинтересоваться, что такой этот самый хауптгемайншафтсляйтер Адлер, ведь не может же быть у человека настолько говорящая фамилия(1). Но когда Малер сказал про подписку, все встало на свои места — все-таки может.
— Вы ухитрились вляпаться еще во что-то, Готтфрид?
Вальтрауд принесла кофе и скрылась за дверью.
— Никак нет, херр хауптберайхсляйтер. Исполнял свой долг.
— Исправно и рьяно, знаю-знаю, — покивал Малер и глотнул кофе. — Кстати, Готтфрид… Мы же с вами в пятницу не договорили.