Ибо прежнее прошло

— Так что там с Ульрихом-то? — поторопил рассказчика Эд, боясь, как бы того не одолел очередной приступ безудержной зависти.

— А-а! Так мы его в съёмках одной из сцен использовали. Там комната наполнялась водой. Должны были воду перекрыть, а я уж позаботился, чтобы не перекрыли, — Энви мстительно осклабился, явно получая удовольствие от одних воспоминаний. — До сих пор помню, как он пучил глаза и открывал рот, как рыба прямо! А кадры-то! Кадры какие!

— То есть ты вот так взял и утопил человека?! — вскочил Эд. — Ну ты и урод!

— Что я-то урод? — возмутился Энви. — Я вас спасал! Он вас того, порешить хотел!

— А что за это было Лангу? — настороженно спросил Ал.

— А ничего. Замяли. Несчастный случай, мол. Только водопроводчиков уволили — это ж они с трубами нахимичили, а не мы с Лангом.

Элрики переглянулись и покачали головами.

— Вот так всегда, — трагическим голосом возвестил Энви. — Я — всем помогай, спасай ваши задницы, а вы? Ни слова благодарности! Одни пинки! Вас спас — а вы, мол, урод. Ноа помог — так Ласт мне такое устроила, хотя я её цепного пса на руках из-под пуль выносил и собой закрывал! Никакой благодарности!

— Ласт хотела убить Ноа? — ошарашенно посмотрел на Энви Ал.

— Не-е, — тот разом перестал придуриваться и ломать трагикомедию. — Просто если бы обнаружили, что мы вашу цыганочку спасли, нас бы всех живенько, — он провёл ладонью по горлу.

— Дожили, — буркнул Эд. — Нам уже гомункулы помогают.

— А ты за двадцать-то лет к этому не привык? — ехидно поинтересовался Энви, подбоченившись.

— Привыкнешь к такому, — отозвался Эдвард — Как тебя звать-то теперь?

— Зайдлиц. Хауптштурмфюрер Эрих Зайдлиц! — тот резко вскочил, щёлкнул каблуками и козырнул — по-воинскому, не по-партийному.

— Тьфу на тебя, завистливая ты задница, — Эд расплылся в доброй улыбке.

Тихо, стараясь не разбудить Ноа, всё ещё прерывисто напевавшую сквозь сон обрывки колыбельной, троица направилась на кухню, но, заслышав громкое сопение и причмокивание из того же угла, остановилась в изумлении: под боком цыганки, свернувшись калачиком, мирно спал Глаттони, посасывая палец полуобглоданной руки. Его безобразное лицо выражало полнейшее счастье и безмятежность.

— Он же не опасен для неё? — спросил Ал.

— Нет, Ласт запретила ему кого-то есть, — пожал плечами Энви. — А уж Ласт он всегда слушается.

*

Дни тянулись медленно, погода за окном словно вторила тягомотному чувству ожидания: небо тяжело нависало прямо над головами; шли дожди, временами сменявшиеся мокрым снегом; стоял туман. Гертруда перевела все запасы сердечных капель и была столь же мрачна и сера, словно низкий небосвод. Вроде бы удовлетворившись объяснением Ласт о том, что Глаттони — это особенный эксперимент их лаборатории, который вышестоящие чины поручили переправить подальше от неумолимо надвигающейся линии фронта — тайно, разумеется — Гертруда Дильс лишь поджала бескровные губы и покачала головой. Но оснований не верить фрау Кимблер у неё не было.

Клаус Дильс отбыл в Аушвиц, по поводу чего все гости Гертруды, кроме Ноа и Глаттони, беспокойно переглядывались и уповали на то, что даже если Клаус проболтается, то их уже здесь не будет. Братьев Элриков при этом весьма интересовала судьба обоих Дильсов; остальные, казалось, вообще не беспокоились о чужих жизнях.

Кимбли и Ласт общались с братьями постольку-поскольку, особенно не задавали вопросов и не распространялись о себе. Альфонс, впрочем, в один из вечеров высказал брату предположение о том, что Кимбли чем-то, похоже, серьёзно обеспокоен — уж очень нехарактерным казалось его нежелание вести философские диспуты и рассуждать о будущем мира, но Эд только отмахнулся, сославшись на то, что у них хватает и своих проблем.

А проблем и правда хватало. Во-первых, они так и не нашли то, что искали. А это означало, что на возвращение в Аместрис, даже если будет такая возможность, они не имели ни малейшего морального права. Во-вторых, их тревожило состояние Ноа. Было слишком похоже, что она попросту сошла с ума.

И это письмо. Чем ближе подступало девятое декабря, тем более обеспокоенными выглядели все. Пока однажды Энви в привычной ему наглой манере не заявился в комнатушку, где ютились Элрики, посреди ночи.

— Отец назначил день, — выдохнул гомункул, растянув губы в улыбке и взъерошив волосы тонкими жилистыми руками. — И место. Через четыре дня, девятого. В Бреслау. В церкви. Решил вот вам сообщить, чтобы не мешались. Иначе хрен вам, а не возвращение домой!

Братья переглянулись.

— И ты молчал… — ахнул Эд.

— А тебя это не касается, фасолина, — огрызнулся Энви. — А то сейчас опять разведешь бурную деятельность и всё испортишь!

— Выходит, мы снова ценные жертвы, — поджал губы Ал. — Смотри, брат — нас двое. В прошлый раз ему понадобилось пятеро…

— Пятеро алхимиков? — Эдвард задумался. — Если за двадцать лет ничего не поменялось, то как раз: ты, я, Кимбли… А еще Макдугал и этот псих в инвалидном кресле, если они ещё живы. Только неувязка — ты что-нибудь слышал о том, чтобы Багровый или Ледяной нарушали Табу?

Энви внимательно наблюдал за братьями. Он уже начал жалеть, что сообщил им об Обещанном дне — пусть этот мир не был так уж благосклонен к поискам Элриков, отнять того, что соображают они отменно, он не мог.

— Ты уверен, что у Отца нет ещё кого-то на примете? — усомнился Ал. — Мы же не знаем, кто ещё мог попасть сюда.

— Энви, — Эдвард резко повернулся в сторону гомункула, — ну-ка выкладывай всё о планах твоего сбрендившего старикашки!

Тот только фыркнул, подбоченившись:

— Что это тебе выкладывать-то?

— Или ваш Отец не настолько ещё сбрендил, чтобы хранить все яйца в одной корзине? — тон Эдварда сделался непомерно ядовитым. — И ты попросту не знаешь ничего о его планах?

Энви насупился. Он прекрасно понимал, что его провоцируют, однако обида на весь мир: на Элриков за эту провокацию и недоверие; на Отца — за то, что тот и правда, скорее всего, имел запасные варианты и не счёл нужным посвятить в них своего, несомненно, самого лучшего сына; и на Ласт — за компанию — пересилили доводы разума.

— Знаю я всё! — взъярился Энви. — Вас действительно пятеро! Только вот Кимбли и Макдугала он всё равно заставит открыть Врата!

Братья переглянулись. В их памяти отчётливо всплыл момент, как Отец со своими приспешниками не оставили выбора Рою Мустангу. И как лицемерная тварь по имени Истина всё равно взяла с Огненного алхимика страшную плату.

Внезапно лицо Эдварда озарила широкая искренняя улыбка, и он рассмеялся, немного по-детски, хихикая и хватаясь за живот.

— Вот он обломается! — веселился Эд. — Он-то не знает… что я… — он захлёбывался смехом, который всё больше походил на исступлённое истерическое веселье человека, доведённого до отчаяния. — Больше не годен на роль жертвы!

Он вытер выступившие слёзы тыльной стороной ладони и продолжил:

— Я же… отдал Врата… алхимию…

Энви поджал губы. Они с Ласт, совершенно не сговариваясь, не сообщили о такой мелочи Отцу. И теперь было абсолютно неясно, сработает ли весь этот чёртов план. Конечно, гомункул был готов побиться об заклад, что у Отца на случай непредвиденных обстоятельств припасена парочка тузов в рукаве! Но как они могли вообще не подумать об этом? Он чувствовал, как страх ледяной хваткой сжимает его внутренности, как пылают щёки и даже кончики ушей — он боялся. Боялся, что весь план полетит коту под хвост. Что они не вернутся в Аместрис, а навечно останутся в этом мире, среди этих людей, чтобы проиграть опостылевшую войну и, вероятно, пойти под суд за все совершённые преступления — и неважно, что не они одни творили зверства. История простит победителям всё, а они…

— Поживём — увидим, — отрезал Энви. — Скорее всего, с вашей помощью или нет, а проход в Аместрис он откроет.

— А дальше будем действовать по ситуации! — оживился Эд. — В любом случае, хрен ему, а не мировое господство!