Ибо прежнее прошло

желаемого?

Веллер умел ждать, и, похоже, его терпение окупалось сторицей. Перед ним сидел человек — или не-человек, — при котором можно очень успешно быть серым кардиналом, а открытая власть вместе с ответственностью Готтфриду была не слишком нужна. Выходит, его мечта о колонизации Аместриса и использовании его как военной поддержки более чем осуществима. Главное, правильно выбрать сторонников.

— Лучший, — Папа сверкнул стёклами очков. — Видите ли, мне известно нечто о его плане. В нём есть существенная прореха.

— Вопрос в том, молодой человек, — процедила фрау Веллер, прищурив блёклые глаза, — хватит ли этой прорехи, чтобы вывести его из игры. Насколько я понимаю, это невероятная, непредставимая сила.

— О, поверьте, — Пий недобро усмехнулся, — этой прорехи хватит, чтобы разорвать изнутри не только его план.

“Но и его самого”, — подумали человек и гомункул, делящие одно тело, но озвучивать мысль не стали. Грид сразу понял, что Отец нацелился на то, чтобы поглотить бога. И оба ждали этого момента с нетерпением, только у каждого на это был свой собственный резон.

— Что ж, — развёл руками Веллер, — тогда, я полагаю, по рукам. Мой друг, — он кивнул на Шаттерхэнда, — прекрасно знает Аместрис и владеет алхимией. Я смыслю в военном деле, тактике, стратегии и медицине. Думаю, мы всегда сможем полюбовно разделить зоны ответственности.

*

— Что ты об этом думаешь? — Магда поджала тонкие губы, внимательно изучая колким взглядом племянника.

Готтфрид откинулся на спинку кресла, забивая табак в трубку. Прокашлялся и проговорил:

— Я думаю, что стоит держать нос по ветру. Конечно, я соглашусь на союзничество. Но если Отец сможет предложить больше…

— Всегда оставайся на стороне победителя? — её рот искривился в язвительной усмешке. — Я в тебе ни секунды не сомневалась!

— Разумеется, тётушка, разумеется, — Веллер с наслаждением затянулся, смакуя горьковатый дым.

— Главное, не посвящай в это нашего сирого и убогого.

Готтфрид хмыкнул:

— Ну что вы, тётушка, право слово, не нужно держать меня за идиота. Эрнст слишком увлечён своим делом и чересчур импульсивен. Не ровен час, всё испортит.

Магда прищурилась.

— Помнится, ты не послушал моего совета, когда дело касалось семьи Эккарт и этого мальчишки, Ульриха, кажется, — её дальнозоркие глаза поверх очков вглядывались в его лицо, на котором не дрогнул ни один мускул.

— Я был готов к его провалу, — равнодушно пожал плечами Готтфрид.

— Готовься и к тому, что этот тебя тоже подведёт, — безжалостно отрезала старуха. — Чего хорошего можно ждать от завистливого неудачника и, к тому же, любителя обезьян?

Веллер покачал головой — ему не было дела до склонностей приятеля, а вот тётушка на старости лет, похоже, никак не могла удержать поток возмущения в себе.

— Вы же слышали, — он примирительно улыбнулся, — как сказал его Святейшество — все мы твари Божьи.

— Твари-то твари, — она провела пальцем по губам, — но вот Божьи ли…

Готтфрид не мог отрицать очевидного: Шаттерхэнда и правда не стоило посвящать во все детали. Да и тётка верно подметила — зависти в этом человеке хватило бы на десятерых как минимум. Хотя они и провели бок о бок не одно десятилетие, Веллер никогда не мог быть уверенным в том, что не получит однажды нож в спину, если интересы Эрнста войдут в противоречие с его. Но он достаточно изучил сообщника: дай ему поле для деятельности, тех, кто признает его заслуги, и приправь это щепоткой правильно обработанной лести — Шаттерхэнд сделает всё и даже больше. Теперь у него было два козыря в рукаве: Папа, на которого в случае неудачи посыплются все кары людские и господни, и Шаттерхэнд, талантливый учёный и марионетка с очень понятным и предсказуемым поведением.

========== Глава 16: Contra spem spero/Без надежды надеюсь ==========

Alison hell, your mind begins to fold.

Alison hell, aren’t you growing cold.

Alison hell, what are you looking for.

Alice in hell, soon I close the door.

Sitting in the corner, you are naked and alone

No one listened to your fears, you’ve created me.

A

Ноа шла куда глаза глядят. Ей, конечно, говорили, что ни в коем случае не следует выходить из дома без сопровождения, но в один прекрасный момент она попросту не выдержала. Они с Чунтой провели ещё несколько невероятно тёплых и прекрасных ночей, в одну из которых она испытала нечто, доселе неизведанное. Его воспоминания и суждения поселились в ней прочнее, она стала словно зеркалом, проводником. Однако к этому всему примешивалось всё больше разрастающееся чувство вины.

Сейчас цыганка вдруг отчётливо поняла, что попытка всё же одарить кого-то своим заботливо сбережённым теплом ей не удалась. Она чувствовала себя так, словно обманула и предала всех: и Чунту, подарив ему ложные надежды, и Эда, и Ала, и, прежде всего, саму себя. Стоило, конечно, пойти к тибетцу и признаться ему напрямую в том, что она всё же не может быть с ним, однако…

— Еврейка? — её грубо развернули за плечо.

Плюгавый мужчина в эсэсовской форме с плешивыми усиками бесцеремонно рассматривал её лицо, приподняв за подбородок шершавыми пальцами.

— Цыганка, — отозвался второй, повыше.

— Пошла. Быстро! — её больно подтолкнули в сторону грузовика.

— Подождите, я всё объясню, — лепетала Ноа, не понимая, что происходит. — У меня документы есть!

— Все вы так говорите, — выплюнул усатый. — На месте разберутся!

*

Клаус Дильс в этот день принимал новую партию заключённых. Он не любил подобные задания, но деваться было некуда. Дильс, когда ему выпадала сортировка, всегда стремился оставить в живых как можно больше людей. Конечно, многие умирали, не выдержав издевательств, голода и тяжёлой работы, но эсэсовец убеждал себя в том, что уж к этому-то он никакого отношения не имеет. И сейчас он выбрал ту же стратегию.

— Смотри, цыганка, — хохотнул тот, что был с ним, помоложе. — Надо же, а я думал, всех уж повывели, — он плюнул под ноги. — Надо позвать Кёнига, он любит таких допрашивать.

Дильса передёрнуло — он уже пожалел, что не отправил женщину в газовую камеру. Кёниг славился нетерпимостью к цыганам и особой жестокостью.

— Загоняй их в баню, что стоишь, уши развесил, — ощутимый толчок в плечо вернул Дильса с небес на землю.

*

Ноа не понимала, где она и почему. Сначала её затолкали в грузовик, потом в товарный вагон, где было полным-полно людей, и куда-то повезли. Её соседи по вагону были не на шутку перепуганы, дети плакали, люди мучились от жажды, но всё, что им выдали — одно ведро мутной воды на весь вагон. Страх затопил сердце цыганки.

Всё дальнейшее происходило, как в тумане. Подгоняя ударами дубинок, их выстроили на площадке и раздели донага. Холодный ветер неприятно кусал кожу, под взглядами эсэсовцев хотелось сжаться, а то и вовсе исчезнуть, раствориться. Она попала к тем, кого мужчина с уставшими глазами и тусклым голосом отправил направо. Что это означало, она не знала.

После её вместе с остальными женщинами загнали в баню, где их всех окатили дурно пахнущей ледяной жидкостью, а после — такой же ледяной водой. Сказали направляться в следующую комнату, откуда все выходили начисто лишёнными всего волосяного покрова.

— Ты! За мной, — больно ткнув её пальцем в грудь, скомандовал светловолосый мужчина, которого тот, кто встретил её и остальных несчастных у железных ворот с надписью “Труд освобождает”, называл Кёнигом.

Ноа почувствовала себя совсем беззащитной под липким взглядом эсэсовца. Хотелось прикрыться, убежать, но она понимала, что это бесполезно. Остальные смотрели ей вслед то ли с завистью, то ли с сочувствием.

— Живее ноги передвигай, скотина, — он пнул её тяжелым сапогом.

На глазах у Ноа выступили злые жгучие слёзы — она ничем не заслужила подобного обращения! И зачем только ушла побродить по проклятому городу, ставшему почти призраком?