Дух войны

Мгновение — и Гаяр зашелся в нечеловеческом крике боли. Из того места, где у Гаяра должна была быть левая рука, хлестала кровь — Нур даже не услышал, как прогремел взрыв. Зато услышал смех дьявола в синей форме.

— Музыка, — отметил дьявол. — Прекрасная музыка. Что, если добавить сюда немного диссонанса? Как думаешь, щенок?

Он обратился к Нуру. Страх затопил сердце мальчишки — несмотря на то, что все происходящее казалось кошмарным сном, от которого отчаянно хотелось проснуться — пусть постыдно, в слезах и мокрой постели, но подальше от этого сумасшедшего выходца из самого Шеола. Рядом с Гаяром — целым и невредимым. Но вместо этого всю суть Нура заполнила боль; она затопила его удушливой влажной волной. Теперь Нур ничком лежал на твердом обжигающем камне, силясь поднять голову и заглянуть в ледяные глаза своего палача. Встать он больше не мог — его ноги распались на молекулы в новом взрыве. Он изо всех сил старался не кричать, но получалось чертовски плохо.

— Хочешь посмотреть мне в глаза? — дьявол словно угадал его желание. — Не всем из ваших достает смелости, — Нуру показалось, что в омерзительном голосе прорезались нотки чего-то, отдаленно напоминающего… уважение?

Дьявол подошел ближе — Нур рассмотрел его безупречно начищенные сапоги — и грубо поддернул его голову за волосы наверх.

— Я отлично тебе помню, щенок, — осклабился дьявол, заглядывая Нуру в глаза, которые так некстати наполнились горячими слезами. — Похвально, что ты смел настолько, чтобы смотреть в глаза собственной смерти.

До Нура словно сквозь толщу воды доносились все звуки: и голос бледномордого, и завывания Гаяра, которые становились все более тихими и жалобными, и отдаленное эхо стрельбы.

— Пошел ты, армейский выблядок! — зло выругался Нур, и ругань эта словно придала ему сил.

Дьявол снова исступленно засмеялся и развел руки в стороны. Смелость Нура, было поднявшая голову, будто бы скукожилась и забилась куда-то в отсутствующие пятки — вместе с бешено стучащим сердцем. Нур слишком хорошо помнил, что следует за хлопком в ладоши.

— Твоя дерзость не спасет ни тебя, ни его, — ухмыльнулся дьявол. — Сейчас вы отправитесь к вашему несуществующему богу. Даже не придется расставаться с братиком.

Последняя вспышка боли показалась вечной. Словно и сам он — и Гаяр, наверняка, тоже — погрузился в кипящие недра Шеола, где его тело рвали раскаленные когти на тысячи тысяч кровавых ошметков. Агония продолжалась и продолжалась, а перед глазами стояло бледное лицо дьявола. И лишь потом наступила тишина.

========== Глава 14. Книгу листает смерть ==========

Винсент Браунинг возвращался с разведывательной вылазки. За поворотом, до которого было рукой подать, дожидался его отряд: Браунингу показалось, что стоит осмотреть еще одно притаившееся среди камней строение — то ли землянка, то ли полузаброшенный окоп. Что бы там ни находилось: провиант ли, боеприпасы или что еще — это было чрезвыйчайно важно для аместрийской армии, день ото дня все туже затягивавшей пояса. В отряде Браунинга считали смелым, доблестным и упрямым — с ним тут же вызвалось несколько добровольцев, но он на правах старшего по званию приказал ждать — дескать, он один всяко незаметнее.

Он уже направлялся обратно — вылазка дала свои плоды. В землянке оказалось немного вяленого мяса, какой-то крупы и пара ящиков с патронами. Браунинг был доволен: пусть найденное им и не сулило хотя бы одного сытного обеда, но и то хлеб. На последнем повороте он ощутил, как земля ушла из-под ног, и нечто острое, пропоров заскорузлую кирзу, вгрызлось острыми зубьями в его лодыжку. Тихо выругавшись, он ощупал себя — похоже, падая, он подвернул ногу, но кости, вроде бы, остались целыми. Отчего-то вмиг стало влажно и тепло, горячая волна подхватила его и, укачивая, понесла куда-то вдаль, навстречу сну.

Браунинг проснулся от сковывающего все тело холода. Занимался рассвет, в яму проникали скупые розово-багровые лучи, земля была влажной, словно пот выступил из всех пор измученной войной земли. Он достал из-за пояса нож и принялся отжимать стальные челюсти капкана, в который он угодил, но ничего не выходило. Он бросил взгляд на свое орудие — таким при всем желании не перепилить кость. Да и вылезать из ямы без ноги казалось слишком уж сомнительным удовольствием. В голове его разом пронеслись все слышанные за последнее время россказни о том, что происходило с синими мундирами, попавшими в лапы ишваритам. Да что там — россказни. Браунинг и сам видел достаточно. От этих воспоминаний его бросило сначала в жар, а потом в холод. Он вспотел, проклиная себя за все — уж теперь-то его точно найдут, выследят по запаху: запаху крови, пота и страха.

Это продолжалось целую ледяную вечность; солнце поднялось выше, и на смену промозглому холоду пришла нестерпимая пустынная жара. Нога в сапоге распухла, голова разболелась, все тело охватила лихорадка. Браунингу то и дело слышались шаги на поверхности, и он думал, не подать ли голос, однако всякий раз ему казалось, что это поступь врагов — чуждая, не аместрийская — и бог весть, что эти враги с ним сделают, если найдут. Он твердо решил дождаться ночи. Решив больше не расходовать сил на борьбу со стальными челюстями капкана, Браунинг попытался пристроиться так, чтобы его не стремились облизать ненасытные лучи палящего солнца, и вздремнуть. Однако шаги наверху раздались совсем близко; несколько камней тяжело скатились ему на голову.

— Кто это тут вздыхает? — голос сверху царапнул сознание, словно напильником провели по стеклу.

Браунинг силился рассмотреть говорившего, но солнце было чересчур ярким.

— О, посмотри-ка, какого полета птичка попалась в силки! — хохотнул еще один.

Он потерял счет времени. Браунинг никогда не верил ни в бога, ни в черта, но теперь был готов молиться, чтобы кто угодно из них наконец-то ниспослал бы ему смерть. Или хотя бы потерю сознания. Но, похоже, высшие силы точно так же не верили в существование офицера аместрийской разведки и не внимали его безмолвным просьбам.

Браунинг в очередной раз попытался рассмотреть мучителей, но никак не выходило: один глаз не открывался, второй был залит кровью так, что перед ним мутно плыли силуэты. Он даже не мог посчитать их: в глазу рябило от крови, боли и нестерпимой жары; все звуки сливались в адский гул; удары прилетали со всех сторон. Он попытался облизать спекшиеся губы — язык проскользил по острым сколам некогда неровных зубов. Били чем ни попадя: дубинами, руками, ногами, плетьми, чем-то острым… Из капкана его попросту выдернули, оставив на изогнутых зубьях ткань, кирзу и плоть; нога висела в неестественном положении. Браунинг надеялся, что, быть может, им, наконец, надоест, но пока палачи были полны сил и словно пьяны его болью и запахом крови.

— Сдери с него кожу? — предложил один.

— Лучше давайте выпустим кишки и подвесим за них на тех воротах? — возразил второй. — Чтобы его бледнорылые увидели.

— Да ты посмотри на него! У него ж рожа-то уже не белая! И цвет мундира не видно, — ерничал еще кто-то. — Думаешь, эти идиоты поймут, что это ихний шакал?

— На кол его, на кол, — веско проговорил кто-то. — И посередь дороги поставить. В назидание.

— С ума посходили? — сурово прогремел еще один. — Вы что, звери? Вы кому уподобляетесь, ироды?!

До Браунинга долетел ропот остальных.

— Вечно ты, Алаксар, где ни появишься — все веселье портишь, — плюнул кто-то, кто уже предлагал какой-то из вариантов экзекуции — впрочем, какой, Браунинг не помнил.

— Веселье?! — в голосе того, кого назвали Алаксаром, явно послышался гнев. — Ты это весельем называешь, гнида?

— А что он, по-твоему, смерти не достоин? — взъярился один из палачей. — Может, ему стоит ручки поцеловать, извиниться и отпустить?

— Смерти, — отрезал Алаксар. — А не вот этого.

— А как они с нашими?! А с детьми малыми? — палач опасно понизил голос. — Ты видел?! Видел, что от мальчишек в Муутине осталось? А бабы

наши? С ними они что делают? Уж явно не ручки им целуют! А ты… Сам ты падаль! — плюнул палач.