Моя панацея

Мы меняем позы, поверхности, углы проникновения. Инга окончательно забывает о скромности, превращается в дикую кошку, срывает горло в криках и умоляет не останавливаться. Она наконец отпускает себя целиком и полностью, раскрывается мне навстречу, просит ещё и даже требует. Я вручил ей на эту ночь власть над собой, я позволил ей приказывать и похоже не зря.

А когда рассвет занимается над городом, и мы полностью обессиленные лежим на матраце, она целует меня в подбородок, забирается сверху и внимательно смотрит в глаза. Мокрые волосы облепляют лоб, глаза горят, а на подбородке красные пятнышки — следы от моей щетины.

— Максим, спасибо тебе, — произносит осипшим голосом и целует мои глаза. — Ты лучший психотерапевт в мире.

— Ха, у меня много талантов.

— Нет, правда. Ты невероятный. И к чёрту, пусть всё будет быстро, неважно.

— Это значит что? — усмехаюсь и провожу пальцем по её припухшей нижней губе.

— Это значит, что я согласна.

31. Инга

Я сижу на заднем сиденьи машины, и в моей руке лежат ключи. В самом начале, когда Максим только привёз мне сумку, я сознательно их игнорировала, потому что буквально тошнило от возможности вернуться в старую жизнь, где каждая деталь будет напоминать о предательстве Павлика. Но сейчас я держу ключи в руке, они кажутся невероятно тяжёлыми, и смотрю на подъезд, в котором провела несколько, в общем-то, неплохих лет и даже была счастлива. Временами.

— Сергей, зачем вы со мной поехали? — перевожу взгляд на высокого мрачного мужчину, сидящего на переднем пассажирском.

Мы провели вместе в машине больше часа, но я только сейчас сподобилась об этом спросить. Просто… всю дорогу было не до того.

— Приказ Максима Викторовича, — равнодушно пожимает плечищами, но всё-таки, коротко хохотнув, добавляет:

— Привыкайте, Инга, вам с Пожарским и его паранойей всю жизнь мириться. Я почти привык и у вас получится.

Я знаю, что помимо деловых, Макса с Сергеем связывают и дружеские отношения, потому последний уже в курсе нашего решения. Он и держится со мной уже свободнее, хотя, уверена, присматривается.

— Ох, уж эта паранойя, — бурчу, перевожу на затылок Егора тоскливый взгляд и ловлю ободряющую улыбку в зеркале дальнего вида.

— Сергей, не надо со мной ходить, подождите в машине, — настаиваю, протянув вперёд руку и касаясь широкого плеча, обтянутого дорогой костюмной тканью. О да, за время, проведённое рядом с Максимом, я научилась немного разбираться хороших вещах и комфорте. Даже привыкнуть слегка успела.

Сергей кивает, а я выхожу из машины. Отряхиваю подол светлой юбки, смотрю на носки замшевых ботильонов и смахиваю невидимые пылинки с рукава укороченного кашемирового пальто. Я выгляжу хорошо, намного лучше, чем когда бы то ни было в своей жизни, и в этом дворе кажусь себе инородным телом, как и большая машина, на которой меня сюда привезли. Но я должна была сюда вернуться и забрать те немногие вещи, по которым в новой жизни очень скучаю.

Потому что их ни за какие деньги не купишь, даже при очень большом желании.

Тороплюсь к подъезду, не оглядываясь. Тяну на себя дверь, попадаю в полумрак и извечный запах сырости. Замечаю, что за месяц кто-то выкрасил почтовые ящики в ядрёный зелёный, но в общем-то всё стало ещё более унылым. Этот дом мне никогда не был родным, но сейчас он кажется совсем чужим.

Вот и квартира, и я касаюсь пальцами двери, провожу рукой, пытаюсь найти внутреннюю гармонию. Давай, Инга, нужно всего лишь вставить ключ в замочную скважину и войти. Всего лишь шаг, но что-то мешает.

Наверное, я боюсь тех воспоминаний, которые могут нахлынуть на меня, стоит переступить порог. Их слишком много живёт внутри, но всё-таки я хоть немного, но стала сильнее, благодаря Максиму, потому решаюсь.

В квартире пыльно, а в прихожей сохранились следы нашей с Максимом борьбы. Ну, как борьбы? Моего слабого сопротивления и безотчётного страха. Принюхиваюсь, но конечно же аромат Макса выветрился, а жаль.

Прохожу дальше, в комнату, где в старом скрипящем при каждом прикосновении комоде хранятся фотоальбомы.

Нащупываю под стопкой посудных полотенец тонкую книжицу в потёртой кожаной обложке, а в ней всего двадцать фотографий. Мои родители, та жизнь, которая могла бы у меня быть, но не случилось. Этот альбом — самая дорогая моему сердцу память и потерять её совсем не хочется.

Держа под мышкой альбом, нащупываю ещё кое-что. Кольцо. Мамино обручальное, которое каким-то чудом сохранила тётка, не продала и не выбросила мне на зло. Его я кладу во внутренний карман пальто, ближе к сердцу. Вот, собственно, и всё. Вещи мне не нужны и не только потому, что Максим меня балует, а потому, что то старое тряпьё пусть хоть в костре сожгут, не надену больше никогда. Лучше голой ходить, чем в этом.

Немного подумав, всё-таки забираю и наш с Павликом альбом. Нерв на челюсти начинает пульсировать, но идея быстро оформляется в голове. Что ж, будет весело.

Больше мне нечего делать в этой квартире, и я могу без сожаления оставить её позади, вот только… Почти выйдя за порог, вспоминаю ещё кое о чём. Визитка! Мне вручили её однажды почти случайно, и я сто раз хотела выкинуть бесполезную картонку, но что-то останавливало.

На белом прямоугольнике с золотым уголком читаю: "Кризисный центр психологической помощи "Адаптация". Индивидуальные и групповые занятия, помощь жертвам сексуального, бытового и психологического насилия".

Хорошо, что не выкинула.

Потому что я меньше всего хочу тащить в новую жизнь с мужчиной, который мне вдруг стал очень дорог, к Ярику ворох своих детских страхов, обид и комплексов.

А ещё я нахожу записанный на рваном листочке номер троюродной тётки уже почти бывшего мужа.

— Алло-алло! — бодро чирикает в трубку эта вечно оптимистичная женщина, которой, впрочем, плевать практически на всех, кроме себя. — Кто это? Алло! Говорите, я не слышу вас.

— Анна Петровна, это Инга. Я вам звоню…

— О! Инга! Чего это ты? Что-то случилось? — и вдруг испуганно: — С моей квартирой что-то? Пожар? Потоп? Если так, не посмотрю, что родня, придётся за ремонт платить.

Ну вот, видите?

— Я вас с Павликом и так по доброй воле пустила, почти бесплатно. А квартирка ведь хорошая, район отличный.

— Ну, допустим, платили мы в месяц достаточно, так что так себе доброта у вас, Анна Петровна.

— Инга, а чего это ты мне хамить вздумала? Не нравится что-то, так выметайтесь, я завтра же хороших жильцов найду и ещё больше с них получу.

До меня доходит наконец, что я совершенно не обязана сносить безропотно чужую агрессию.

— Да целы ваши хоромы, господи! — не выдерживаю, и маленькая запуганная девочка внутри меня ликует.

На том конце провода облегчённый выдох и шум улицы.

— Я просто хочу сказать вам, что съезжаю.

— Что, квартиру всё-таки купили? — в Анне Петровне оживает сплетница, но я повторяю:

— Я съезжаю, одна, без Павлика.

— Разводитесь, что ли? — жадно впитывает информацию. — Впрочем, неудивительно.

Я не мазохистка и уточнять, почему именно её это не удивляет, не буду. Я и без этого прекрасно знаю, что родня Павлика не так чтобы и рада была нищей невестке без волосатых лап в анамнезе. Сами лаптем щи хлебают, прости Господи, а туда же, связи им подавай.

— Да, мы разводимся, — добавляю в голос равнодушия.

— Что так? Нового хахаля себе нашла? — тьфу ты, ну что за вредная противная баба?

Да к чёрту.

— Да, нашла. Очень богатого и красивого, чтобы вы понимали. А Павлик всё равно лет пять в тюрьме проведёт, а я и так всю молодость на него потратила.

В трубке оглушительная тишина. С этой тёткой мы практически не общались, но она из тех людей, которые любят выражать своё экспертное мнение по любому вопросу, даже если его не спрашиваешь. А тут такая бомба, сенсация и мимо неё прошла.

— А вы что, не знали? — впервые в жизни я злорадствую, но визитка в моей руке странным образом придаёт мне сил и дарит странный кураж. — Представляете, какой конфуз? — притворно сокрушаюсь. — Украл деньги у своего работодателя, хотел с любовницей за границу сбежать, но не получилось. Вот такие пироги, потому, да, я с ним развожусь.