Моя панацея

Всё-таки женщинам важно слышать слова, не только видеть поступки. Надо бы запомнить.

Инга поднимает на меня взгляд, растирает ладонями щёки, утирает остатки слёз, а в уголках губ дрожит улыбка. Ещё несмелая, но это лучше рыданий.

— Я вообще так себе романтик, — усмехаюсь и заправляю короткие тёмные пряди Инги за уши.

— Ты пещерный человек, — смеётся. Наверняка вспоминает наше первое знакомство, за которое мне — о, ужас! — не стыдно. Потому что я всё сделал для того, чтобы исправить мнение о себе.

— На плечо и в пещеру? Есть такое дело. Но скажи мне, если бы я к тебе подкатил с цветами, романтическими ужинами, подарками и комплиментами…

— То есть, если бы повёл себя как нормальный влюблённый мужчина?

— Типа того, — киваю и покрываю быстрыми поцелуями её лоб, щёки. — Ну вот, если бы я так поступил, а ты ещё не успела в Павлике разочароваться и вся такая из себя верная и примерная жена… разве что-то у нас вышло? Ты бы просто испугалась и убежала, и ничего у нас не вышло.

— А если бы я никогда в Павлике не разочаровалась? — заглядывает мне в глаза, ищет ответы.

— Если бы, если бы… что-то бы придумал. Но я с первого взгляда решил, что ты станешь моей. Рано или поздно.

— Ты всегда добиваешься, чего хочешь?

Чтобы ответить на этот вопрос, мне не нужно раздумывать долго.

— Не мытьём так катаньем, — киваю и целую Ингу в кончик носа. — В этой жизни для меня нет ничего невозможного, ведь даже нищие мальчики из предместий, если у них есть мозги в голове и зверское желание пробраться наверх, могут чего-то добиться. Но лучше моих подвигов не повторять.

— Почему?

— Потому что не у всех такая толстая шкура и хитрая задница.

А ещё потому, что путь наверх усеян предательствами и щедро полит чужими слезами, но об этом я молчу. Есть вещи, которые лучше хоронить в памяти, зато теперь со мной мало кто связывается, разве что тупица Павлик решил, что самый умный. Впрочем, теперь у него будет дохрена времени подумать над своим поведением и сделать правильные выводы. Ну, или сдохнуть — его проблемы.

Этот говнюк перестал для меня существовать в тот момент, когда я увидел его жену. Честно признаться, тогда для меня многое потеряло смысл. И я бы мог в любой момент сделать так, чтобы на него посыпались все шишки, мог подставить его на раз-два, только он и сам справился, а я давно уже не играю в грязные игры. Разве что чуть-чуть.

Да, не мытьём так катаньем.

— Максим, о чём ты думаешь?

— О твоём муже.

Чуть сощуриваюсь, наблюдаю за реакцией. Вдруг она всё-таки любит его ещё? Не то чтобы во мне была неуверенность, но мало ли.

Но Инга морщится, словно я вслух сказал слово «говно», или вовсе подсунул ей его под нос огромной кучей.

— Даже я о нём почти не думаю, — фыркает и в раздражении поводит плечами.

— Почти?

— Ну, он всё-таки восемь лет был моим мужем, совсем не думать о нём у меня не получится ни за какие коврижки, — задумчиво, а я мысленно ликую. Ну не идиот ли? — Слишком много общих воспоминаний, куда от них деваться? Ну и плюс развод, вся эта судебная волокита, допрос недавний… Павлика ещё очень много в моей жизни.

Она замолкает и выпутывается из моих объятий. Обходит, становится рядом и смотрит в окно. Задумчиво ковыряет вилкой салат, о чём-то думает, но молчит, а я снова её хочу. Всегда и постоянно.

— Максим, а что если я тебе надоем? Ну вот, поженимся, я усыновлю Ярика, а потом ты поймёшь всё-таки какая я скучная и глупая, и что? Чем это закончится? Опять развод, а Ярик? Он как?

Инга всё ещё не смотрит на меня, лишь трёт ладони друг о друга, снова наращивая в себе эту волну неуверенности, которая буквально сбивает меня с ног. Комплексы, вбитые в неё с раннего детства, поднимают голову, заслоняя собой всё, что только можно.

— То есть вариант, что именно я могу тебе осточёртить, ты вообще не рассматриваешь? Инга…

Я становлюсь за её спиной и кладу руки на талию. Сжимаю пальцами кожу сквозь ткань тонкого кашемирового платья и наклоняюсь к уху:

— Хватит нести чушь, — я сам не ожидал, сколько злости будет в моём голосе. — Ты можешь наворачивать себе, сколько хочешь ереси, — выдыхаю, задирая до самой талии её платье. — Можешь громоздить её, заваливать ею всё, что мы пытаемся построить. Но я знаю, как ты смотришь на меня, я чувствую, как бурно ты кончаешь подо мной, и слышу, чьё имя ты выкрикиваешь во время оргазма. Я нужен тебе не меньше, чем ты мне. Да, быстро. Да, может, поспешно, но мы уже не выживем друг без друга.

На ней слишком много одежды, и больше всего меня убивают плотные колготки. Приятные наощупь, дорогие, но абсолютно лишние.

Меня переполняет ярость. Не на Ингу, а на всех тех уродов, сделавших её такой. Твари. Спалить на хуй их дом, уничтожить.

Я беру лежащий рядом нож и разрезаю эластичную ткань. Рвануть в разные стороны, стянуть резко вниз, и вот мне открывается гладкая кожа.

— Максим, — взвизгивает, но всё-таки помогает мне освободить себя от одежды.

Теперь платье, и его настигает та же участь, что и капрон. Трусы тоже отправляются в помойку, как и тонкий кружевной лифчик. На хуй, всё на хуй, как и мои боксеры.

Инга гортанно стонет, когда мой палец находит клитор, а член скользит вверх-вниз между ягодицами. Второй рукой я обхватываю Ингу за горло и прижимаю к своей груди. Целую скулу, обвожу языком ухо, снова погибаю от её аромата, а трепещущие ресницы и протяжные стоны — мой личный наркотик.

— Я буду трахать тебя сегодня, чтобы забыла нахрен всю эту чушь. Ты самая охуенная женщина за всю мою чёртову жизнь. Помни это, когда будешь кончать.

— Макс… Макс, пожалуйста, — просит, когда я обвожу клитор по контуру и надавливаю на влажную горячую точку. — Ты грубый…

Но в голосе лишь ошеломительная страсть, от которой я завожусь ещё сильнее.

— Я жестокий, но я говорю правду. Ты моя женщина, и больше мне никто не нужен. Только ты.

— Максим, — протяжно, когда надавливаю на клитор сильнее, и её влага увлажняет мои пальцы.

— Что, Инга? Скажи, чего ты хочешь? Прикажи мне. Почувствуй власть надо мной. Ну же!

Я ввожу один палец, и когда она снова стонет, покидаю её. Член ноет, яйца болят, но я мучаю себя фальшивыми фрикциями, хотя больше всего на свете мне хочется оказаться в ней.

— Максим…

— Чего ты хочешь? — я снова толкаюсь членом, задеваю пылающий вход, скольжу выше, где так туго и влажно. Девственно.

— Тебя! Максим, я хочу тебя, — выкрикивает и накрывает мою ладонь своей, удерживает на месте.

— Скажи: трахни меня, Максим.

— Боже мой, нет, я не смогу. Это слишком, у меня не получится.

Она практически задыхается и дрожит в моих руках, а внутри так мокро и влажно, так порочно, что я практически схожу с ума.

— Скажи! — рычу на ухо и прикусываю мочку. — Только три слова, и я весь твой. Будь смелее, наплюй на всё. Просто. Три. Слова.

— Тра… трахни меня, Максим.

О боже, да.

— Хорошая девочка, — хрипло смеюсь и спускаюсь поцелуем от уха, вниз по шее к ключице.

Всё ниже и ниже, языком по позвоночнику, укусами под лопатками, до талии и к ягодицам.

— У тебя самая красивая в мире задница, — говорю, и от сдавленного всхлипа в ответ и неразборчивого бормотания член снова дёргается. Ничего, приятель, подождёшь. — А ещё у тебя самая красивая на свете душа.

Чёрт, какая сентиментальная чушь, но сейчас я не властен над собой.

Сжимаю руками ягодицы, провожу между ними языком раз-второй, раскрываю для себя, обнажаю пульсирующую плоть. Смотрю вверх, а Инга оборачивается, и наши глаза встречаются. Честное слово, я никогда не видел настолько красивых женщин. Чистый секс.

— Упрись ладонями в стекло, — приказываю и, когда слушается, поддеваю её бёдра и, выровнявшись, вхожу на предельной скорости, держа Ингу на весу. Раз и я в ней, и это лучшее ощущение.

Её тело, словно слеплено специально по моей мерке, и находиться внутри — самое сладкое, что могло со мной случиться.