Моя панацея

— Ох… — всё, на что способна сейчас Анна Петровна, а я продолжаю, пока на меня снова не полился поток ненужных вопросов и подробностей: — Я просто позвонила сказать, что больше никогда в эту квартиру не вернусь, Павлику тоже не до этого. Так что можете сдать её, кому хотите. Всего доброго.

— Инга, подож…

Но я уже обрываю звонок и сразу же, не откладывая в долгий ящик, заношу номер Анны Петровны в чёрный список.

Мои руки жгут альбомы и мне не терпится осуществить одну безумную идею. Тогда кажется, что стану ещё свободнее, ещё сильнее. Но для этого мне нужны спички.

Ну, что, новая жизнь? Я почти готова к тебе.

32. Максим

Я возвращаюсь домой поздно. Выхожу из машины, развязываю галстук, который душил меня целый день. Важные переговоры по поставкам так необходимых нам запчастей для 3D принтеров затянулись, но желанный контракт теперь у меня в кармане, а в венах плещется дорогой коньяк, который так любит мой новый партнёр. Хорошо, что он сауны и проституток не любит, с парой бокалов качественного спиртного я готов смириться.

И не то чтобы я такой весь из себя правильный и никогда не трахал в сауне проституток, но сейчас… сейчас совсем другая ситуация, потому что в голове лишь одна женщина, с которой можно хоть в кровати, хоть в палатке, а хоть бы и в бане. Да где угодно можно, лишь бы с ней.

Сергей спросил меня вчера, не двинулся ли я башкой. Даже, придурок, нахмурился и ладонь к моему лбу приложил, температуру измерял. Мол, неужели сам Максим Пожарский решил жениться, не снится ли ему. “Быть такого не может!” — резюмировал и засмеялся.

Впрочем, он мужик отличный, с ним хоть в огонь, хоть под пули, потому о его мнении я волновался меньше всего — оно всегда на моей стороне, какая бы рискованная дичь не пришла мне в голову, а на всех остальных мне по большему счёту плевать с высокой колокольни.

Размышляя, подхожу к входной двери, но что-то толкает двинуться к качелям. Интуиция подсказывает, что этим вечером я найду Ингу там.

И действительно, она сидит, подогнув под себя ноги, медленно раскачивается и смотрит куда-то вдаль. Рядом лежит какая-то книга, но, приглядевшись, понимаю, что это фотоальбом.

Я подхожу к Инге сзади, кладу руки на плечи и, наклонившись, целую пахнущую моим шампунем макушку. Мне нравится, что эта женщина пахнет мной, нравится, что она до такой степени сумела мне довериться.

Оказывается, даже одержимость может вылиться во что-то, настолько светлое и красивое.

— Ты почему не спишь? — провожу носом вдоль её шеи, кладу ладонь на горло и, запрокинув голову Инги, целую её в губы. — Господи, мне всё-таки дико тебя не хватает.

— Но работа… — смеётся, а в голосе ни тени упрёка.

— Она, проклятая.

— Устал? — щурится и всматривается в моё лицо, слегка хмурится, проводя ладонью по щекам.

— Дико, — соглашаюсь и, не переставая гладить её плечи, скулы — мне всё время нужно касаться этой женщины — обрисовываю ситуацию с контрактом.

Удивительно, но Инга готова меня слушать. Кивает, задаёт на редкость правильные вопросы, уточняет какие-то детали, кажется действительно заинтересованной во всём, чем я занимаюсь.

— Все, кто говорил, что ты глупая, сами тупицы.

— Мне просто нравится тебя слушать, — смеётся и трётся щекой о мою руку. — Ну и я всё-таки экономист, пусть и не самый выдающийся, так что в чём-то разбираюсь.

Мы ещё обсуждаем прошедший вечер, я рассказываю, каких мне сил стоило додавить Семеницкого и заполучить этот контракт, и что мне это в итоге даст, а Инга во время моего рассказа машинально гладит цветастую обложку фотоальбома.

— Максим, дай мне спички, — вдруг говорит и смотрит на меня серьёзно-серьёзно.

— Спички?

— Ага, — хитро улыбается и ёрзает на месте. — Спички. И ещё… где здесь можно развести костёр?

— Ты сумасшедшая. Что ты уже придумала? — удивляюсь, а Инга берёт в руки альбом и потрясает им перед моим лицом. — Вот, тут фотографии. Мне нужны спички и костёр, я буду жечь своё прошлое.

Я забираю у Инги альбом, раскрываю его на рандомной странице и замечаю… Павлика. Без рубашки, в одних шортах, он лыбится, глядя в камеру, и я снова отмечаю, какой же он доходяга.

— Гондон, — не сдерживаюсь, а Инга кивает. — Что ты вообще в нём нашла?

— Ну так что, где можно развести костёр? — моя нетерпеливая девочка вскакивает на ноги, и я снова не могу удержаться от того, чтобы не окинуть её восхищённым взглядом.

Всё-таки она невероятная, и с каждым днём становится всё лучше. Увереннее. Смелее.

— Ну, пойдём, если не шутишь.

Мы идём в шатёр, под светлыми стенами которого расставлены мягкие диванчики, смыкающиеся кругом, а в здоровенный гриль со всеми наворотами вроде хитроумной барбикюшницы и небольшой коптильни. Я не часто им пользуюсь, но в любом приличном особняке должны быть такие вот места, чтобы жарить шашлыки с деловыми партнёрами, поить гостей коньяком и травить байки.

В центре под круглой решёткой, которую я снимаю и отбрасываю в сторону, аккуратно сложены берёзовые дрова, и я с одной спички разжигаю пламя.

— Ух ты! — восхищается Инга, а я смотрю на неё через плечо, заломив эффектно бровь, как самодовольный говнюк.

— Опыт, детка, не пропьёшь. В детстве мы с пацанами ловлей рыбы промышляли, да мелких пичуг в силки заманивали. А потом жгли костры и нехитрый ужин был готов. И что самое важное: абсолютно бесплатный хавч плюс приключение.

— Ты умеешь рыбу ловить?

— Представляешь? — усмехаюсь, поправляя длинной кочергой весело потрескивающие поленья, окрашенные огнём в алый. — А ещё белку в глаз бью.

— Белку? — грустит. — Белки красивые, зачем им убивать?

— Жрать захочешь, так и соседа съешь, — пожимаю плечами. — Голод — такая срань, которая мутит даже самый светлый и милосердный ум.

— Ты часто голодал?

— Приходилось, но пусть в прошлом остаётся. Не люблю жевать переживания и перетирать в ступе детские обиды. Было да и прошло, что об этом вспоминать?

— Действительно, — задумчиво и, прижав альбом к груди, подходит ближе.

— Давай, моя королева, жертвенный костёр готов. Жги тамплиеров!

Инга смеётся и кладёт альбом на кованый столик, на котором хранится всякая всячина типа кочерги и спичек. Открывает первую страницу и с мясом вырывает фотографию.

Я стараюсь на них не смотреть, чтобы не травить своё эго, но всё-таки цепкий взгляд выхватывает то улыбающегося Павлика, то… снова улыбающегося Павлика.

— Господи, как его много, — ворчу, а Инга смирает фотографию в кулаке и бросает в огонь, где она и погибает за считанные секунды. Потом вторую, третью.

— Он любил фотографироваться. Ты знаешь, я многое сейчас понимаю, и то, насколько сильно Павлик себя любил — больше всех на свете — понимаю тоже. Он неплохой человек, хоть и очень оступился, совершил преступление. Но он действительно гондон.

— Женщина, ты прекрасна, — смеюсь, глядя с каким азартом она расправляется со своим прошлым.

Отсветы огня падают на лицо, заставляют сиять глаза, а в них удовольствие и злорадство.

Я уже вам говорил, что эта женщина — самая прекрасная на свете?

И да, именно в этот момент, когда фотографии сгорают в пламени, а Инга без сожаления отправляет новую порцию в огонь, я понимаю, что влюбился окончательно и бесповоротно.

33. Инга

Через две недели щемящего безоблачного счастья среди наступившего удивительно тёплого ноября мне позвонил следователь по делу Павлика. Настолько неожиданный звонок, что я несколько секунд хлопала глазами, глядя на имя абонента, высветившееся на экране. Следователь пригласил на разговор «без протокола», с глазу на глаз и на нейтральной территории, и это показалось… слишком странным.

Я вслушиваюсь в звуки его голоса и никак не могу понять, что таится за этим звонком? Опасность? Всплыли новые подробности?

— Я сегодня до четырёх часов немного занята, — не вру, потому что на этот день запланирована первая встреча с психологом из «Адаптации», и я точно не хочу её пропустить. Именно это важно для меня, а не разговоры по душам с малознакомым человеком. — После шести тоже.