Моя панацея

Максим тянет меня на себя и усаживает на колени. Крепко фиксирует под грудью одной рукой, а во вторую берёт ложку. Набирает полную и, словно я маленькая, подносит к губам. Смотрит прямо в глаза, требовательно, а я прыскаю смехом.

Это так смешно и глупо одновременно, так ребячливо со стороны Максима, от которого такое поведение ожидаешь меньше всего, что не выдерживаю и проглатываю угощение. Слизываю каплю соуса с нижней губы и ловлю на себе внезапно загоревшийся взгляд Максима. Хлопковая майка, которую я купила в том самом магазине для домашнего пользования, становится тесной в груди. Бах и что-то внутри зажглось, заискрило, причиняя почти физическую боль.

Максим молчит, и его взгляд становится тягучим, словно кленовый сироп. Темнее, жёстче. Мне нечем дышать, но я как послушная маленькая девочка ложку за ложкой поедаю приготовленную для мужчин еду.

— А сам?

Вместо ответа Максим набирает ложку для себя, а я с замиранием сердца слежу за его реакцией. Когда-то мне было восемь. Я пересолила суп и получила за это три удара розгами. С тех пор панически боюсь, что моя стряпня может кому-то не понравиться. Зажмуриваюсь, встряхиваю волосами, чтобы отогнать непрошенные картинки, а Максим, словно чувствует что-то, касается губами моего плеча. Просто касается, не пытаясь к чему-то вынудить, в знак поддержки, что ли.

— Вкусно, — куда-то в мою шею, и аромат его парфюма, смешанный с запахами специй, пряностей, кофе и сигарет, проникает в мою суть. — Очень вкусно. На самое деле лучшее, что я ел.

Божечки, неужели правда? Невольно сжимаюсь в пульсирующий комок страха, но потом понимаю, что верю Максиму. Он бы не стал мне врать. Максим жестокий и честный, и к его словам можно прислушаться.

— Хочешь добавки? — суечусь, пытаюсь вырваться из кокона его рук, хочу снова быть полезной. — Я, кажется, съела всё.

Мне стыдно почему-то. Снова мои застарелые комплексы берут верх над здравым смыслом, но Максим прикладывает палец к моим губам, прижимает крепче к своей груди и целует уголок губ.

— Добавки не хочу. Тебя хочу.

Наверное, я краснею. Пытаюсь отвернуться, спрятаться — мне всё ещё неловко и непривычно понимать, что мужчина действительно может хотеть меня. Меня — мелкую замарашку, идиотку и недоразвитую тупицу. Но что-то щёлкает внутри, и меня уносит вперёд. И лишь ответное желание внизу живота.

Я открыто смотрю в глаза Максима. Кто-то невидимый стирает моё смущение мягким ластиком. Впервые чувствую себя женщиной — желанной и красивой. Нужной по-настоящему. Единственной. Вся шелуха слетает вмиг, остаются лишь оголённые нервы и желание касаться, целовать, видеть, чувствовать. Обнажённые эмоции, что искрящиеся провода, и я тянусь навстречу. Сама тянусь, потому что хочу этого искренне и невыносимо сильно.

Просто поцеловать, ощутить вкус губ, попытаться угадать, где был, что делал. Максим позволяет мне взять на мгновение власть в свои руки: приоткрывает губы, впускает в свой рот мой язык. И это даёт такое мощное ощущение силы, власти, что кружится голова.

Максим с сильным нажимом проводит руками по моей спине, позволяя себя целовать. Его руки везде: они задирают майку, оглаживают кожу, пересчитывают позвонки, надавливают на поясницу, прижимают к себе. Обвивают кольцом, впечатывают в широкую грудь и снова гуляют по телу. И я тону в его запахе, но мне до невозможности хочется ещё.

Больше. Сильнее. Глубже.

— Нас могут увидеть, — прерывисто между лихорадочными дикими поцелуями.

— Я запер дверь, ты просто не заметила.

И это, как контрольный выстрел в голову. Последняя ниточка благоразумия с треском разрывается, и мы оба летим в пропасть.

Руками в стену. Шелест фольги. Касание между ног, влага по пальцам. Мощный толчок, рывок. До упора, до последнего миллиметра.

Замирает. Губами ловлю воздух, привыкаю к размеру, к чувству наполненности. По голой коже капли пота — мои? Максима? Пальцы фиксируют бёдра, бешеный ритм за секунду разрывает окружающий мир в клочья. Пошлые шлепки соприкасающихся тел, глухой рык, мой вскрик, когда касается возбуждённой плоти. Надавливает, проводит по кругу, легко нажимает, управляя моим телом, моими желаниями и потребностями. И снова взрыв, толчок, эмоция. Спазм рождается под пальцами Максима ярким солнечным зайчиком, но за мгновение разрастается до размеров вечного светила и растекается искрящимся теплом по телу. Сладкая судорога вихрем под кожей. От неё слабеют ноги, дрожат колени, а ладони скользят по светлой стене. Но я держусь из последних сил, и сдавленно кричу что-то. То ли имя Максима повторяю, то ли пытаюсь узнать у бога, а не сошла ли я с ума.

Не у того бога, который жил в тёткиных словах. Не у жестокого глухого небожителя, слепого до чужой боли. У настоящего — мудрого и справедливого. В того, в кого готова наконец поверить.

24. Инга

Через неделю сбывается то, о чём предупреждал Максим: мне приходит повестка. Письмо на электронную почту появляется ровно в тот момент, когда мы с Яриком наконец-то выезжаем в город ради премьеры нового мультика со смешными собачками, которые так нравятся Ярославу. Поход в парк мы отложили до лучших времён. Во-первых, прохладно, а во-вторых, Максим сатанеет только от одной мысли, что сын, толком не оправившись, начнёт снова прыгать.

Вчитываюсь в слова на экране и тяжело вздыхаю. Отворачиваюсь к окну, думаю. Надо ответить — это единственное, что понимаю, но медлю. От лица отливает кровь и немножечко подташнивает, когда я думаю о предстоящем через три дня визите к следователю. Чем я могу им помочь? Разве что рассказать о тех странных товарищах, которые крутились в последнее время возле Павлика. Я хорошо их запомнила, хотя и не знаю, нужна ли кому-то эта информация. Может быть, это всё вообще никакого отношения к преступлению мужа не имеет, но и скрывать ничего не планирую.

Наверное, своими показаниями я предам мужа. Только не первый ли он начал, оставив меня одну на растерзание своим грехам?

В салоне тихо играет музыка, Егор уверенно крутит баранку, Ярик разглядывает город в окно, расплющив нос о стекло. Максим обещал подъехать к нам через несколько часов, и я решаю, что сейчас не самое удачное время для мыслей о Павлике. Потом — у меня ещё будет возможность подумать.

В огромном фойе кинотеатра яблоку негде упасть. Мы покупаем ведёрко солёного попкорна у милой девушке в красной бейсболке, она подмигивает Ярику, а тот завороженно следит за её манипуляциями.

— Вот бы мне тоже так! — восхищается и бережно, словно самую большую драгоценность, забирает полное ведёрко. — Вырасту, буду работать у вас.

Девушка смеётся, заверяет, что они всем коллективом будут его ждать, а я обнимаю Ярика за плечи. Подталкиваю к одной из очередей в кассу, а вокруг шумит предвкушающая развлечения ребятня.

Улыбаюсь, а Ярик вертит головой, ахает и смеётся. Ему хорошо, мне тоже.

— А папа всегда билеты в компьютере покупает, — сообщает будто бы по секрету.

— Можно и в компьютере, а можно вот так просто прийти и купить билет на любой фильм.

— На любой-любой? — поражается. — И даже на драки?

Его глаза совсем круглые, и я понимаю, насколько он ещё маленький.

— Чтобы на драки ходить, нужно у папы разрешение спрашивать, а он у нас суровый.

— И деловой, — хихикает. Похоже, ему нравится это слово, а оно как нельзя точно характеризует Максима.

Например, всю эту неделю он практически жил в своём офисе. Приезжал поздно, уезжал рано, и каждый раз хмурился, понимая, что жду его. Утром ворчал, когда я готовила ему в четыре утра завтрак. Но разве мне сложно? Это такая мелочь, но каждый ведь достоин того, чтобы о нём заботились.

Пока стоим в очереди, спину сверлят взгляды охранников Максима. Без них никуда, а деловой папочка даже слышать не хочет, чтобы отпускать ребёнка без сопровождения нескольких шкафоподобных мужчин. Но Ярик, похоже, привык к ним, как к неизменной части своей жизни, а мне немного не по себе. Всё-таки я к совсем другому привыкла.