Гарпагон

– Елисей, – представился Введенский. – Елисей Ильич Введенский… А вы кто: Высший разум?

Старик в светящемся одеянии перестал улыбаться.

– Я Пророк – его посланник, – ответил он. – Мне поручено встретить тебя и помочь, если, конечно, ты нуждаешься в нашей помощи… Итак, что привело тебя к нам, Елисей Ильич?

Не успел Введенский придумать вопрос, за который не было бы стыдно перед посланником Высшего разума, как в его ушах снова раздался томный женский шёпот, призывавший путешественников по внутреннему космосу, возвращаться назад.

– Войдите в сердцевину белого лотоса… двигайтесь по нему без остановки до того места, где начался ваш путь к Высшему разуму… Во время движения следите за своим дыханием и прислушивайтесь к сердцебиению… Сделайте глубокий вдох и… выдох, вдох и… выдох, вдох и… выдох. Медленно потянитесь и откройте глаза.

Введенский непроизвольно потянулся. Поймав на себе насмешливый взгляд Пророка, смутился.

– Что вы сказали? Зачем, я пришёл? Так это… хотел узнать насчёт Третьей мировой войны… Как она, будет?

Прежде чем ответить на вопрос, Пророк поднял глаза и посмотрел куда-то поверх головы Введенского.

– Да, – сказал он. – Если ничего не изменится, скорее всего, будет.

– Что ж… Очень жаль.

– А может быть, и нет.

– Не понял.

– И не поймёшь, если будешь относиться к будущему, как к нечто предопределенному.

– А оно не предопределено?

– Нет, что ты. Будущее, если уж не во всём, так во многом зависит от человека, точнее, от того, что выберет он, когда придёт время выбирать.

Введенский задумался. Потом, как можно вежливее извинился и сказал, что ему не совсем понятно: что должен выбирать человек.

– Между чем и чем?

– Да мало ли? – пожал плечами Пророк. – Между защитой и нападением, например, или законом и справедливостью – не суть важно. Важно, чтобы в жизни человека произошли качественные изменения… Изменения произойдут, жизнь станет другой, и будущее – может так случится – окажется вовсе не таким, каким оно привиделось евангельским пророкам.

– И тогда Третьей мировой войны удастся избежать. Да?

– Да. Тогда, быть может, и войны удастся избежать, и мир после войны, если её всё же избежать не удастся, продлится не сорок два месяца, а сорок два века или даже тысячелетия.

Введенский сказал: понятно. Помолчал и тихо добавил:

– Но ведь в случае с мировой войной выбора одного человека, наверное, будет мало – его никто не заметит.

Пророк согласился.

– За полчаса до войны – да, не заметит. А за полстолетие? Тут, мой мальчик, главное заявить о себе так, чтобы тебя услышали даже те, кто никого кроме себя не привыкли слышать, и чтобы те, кто тебя услышали, были услышаны другими. Хотя… – Пророк задумался, – в случае с Третьей мировой войной одного полстолетия, пожалуй, будет действительно маловато.

Он замолчал. Посмотрел себе под ноги, поднял голову и повторил вопрос: зачем он, Введенский, пришел сюда.

– За тем ли, чтобы узнать, как исправить мир и стать великим?

– С чего вы взяли? Нет.

– Ладно, не скромничай. Желание стать великим присуще многим в твоём возрасте.

– Я не скромничаю, я просто реально оцениваю свои возможности.

Эти слова, сказанные Введенским тихо, полушепотом, так, словно он действительно стеснялся своих, как сам считал, не самых больших возможностей, развеселили Пророка.

– То есть, ты хочешь сказать, – засмеялся он тихим голосом, – что Иисус из Назарета, когда ему было семнадцать, спал и видел себя Царём Иудейским? Или что Сиддхартха Гаутама – отпрыск жестоких воинов, в те же лета мечтал стать образцом для подражания миллионов мирных буддистов?

– Я не говорил, что…

– Нет-нет, мой мальчик! Никому из людей не дано знать, на что он способен. Никому!

– А Высшему разуму?

– Что Высшему разуму?

– Высшему разуму известно, на что способен тот или иной человек?

Пророк согласно кивнул.

– Ему всё известно… Ну, или почти всё.

– И про меня тоже?

– И про тебя тоже.

– А можно у него узнать, на что я способен?

– Что ж, давай попробуем.

С этими словами Пророк высоко поднял голову, сощурился, отчего его прямоугольные зрачки превратились в тонкие горизонтальные линии, задумчиво пошевелил губами и замер, удивлённо вскинув брови. Повернул к Введенскому лицо, осмотрел его с головы до ног так, будто при первой встрече упустил нечто важное и, медленно проговаривая слова, сказал, что да, как это ни странно, но он, Елисей Ильич Введенский – отпрыск Данова племени, при удачном стечении обстоятельств способен увековечить своё имя в веках и народах.

– Но…

– Что? – затаив дыхание, спросил Введенский.

– Одних твоих способностей для этого всё же недостаточно – необходимо ещё огромное желание достичь поставленной цели, которого у тебя нет…

– Есть!

– И сила воли отречься от того, что стоит на пути её достижения.

Пророк замолчал.

– Это всё? – с надеждой на то, что других условий не будет, спросил Введенский.

– Тебе, мой мальчик, каким бы ты способным ни был, не обойтись без помощи Высшего разума. А чтобы получить эту помощь, ты должен заслужить её, то есть, доказать свою – как у вас раньше выражались – профпригодность.

– Я готов! – воскликнул Введенский. – Что я должен сделать для того, чтобы вы мне помогли стать великим?

– Что сделать? Да много чего. Но об этом позже. Тебя ждут.

Введенский нехотя согласился.

– Что ж, позже, так позже.

– Да! И последний вопрос… Ты когда-нибудь чувствовал, что не такой, как все?

Введенский смутился. Отвёл глаза и, как бы признаваясь в том, в чём при других обстоятельствах никогда бы не признался, сказал, что он: нет, а вот мама с бабушкой: да.

– Они, когда мной недовольны, часто говорят, что я ни от мира сего – ни от неё, ни от бабушки, ни от отца, которого, кстати говоря, у меня никогда не было.

Усмехнувшись, Пророк махнул рукой, дескать, иди. Безоблачное небо в ту же секунду стремительным вихрем обрушилось на равнину, скрутило в глубокую воронку и затянуло внутрь чёрной пропасти, испещрённой светом бесчисленных звёзд.

Очнулся Введенский от того, что Оля хлестала его по щекам.

– Ты чего? – ошалело пробормотал он.

Вместо ответа Оля бросилась ему на шею. Обвила её тоненькими ручками и заплакала-запричитала:

– Очнулся! Елисеюшка! Миленький мой! Очнулся!

Савелий Проскурин, Рыжик, Юдин, Кузнецов, Низамутдинов, образовавшие перед диваном полукруг, выпрямились и облегчённо выдохнули.

– А мы уж думали, Елисей, ты всё, – вытирая вспотевший лоб, прохрипел Проскурин.

– Что, всё?

– Остался в плену Высшего разума… А ты вон как – выкарабкался… Молодец.

Едва придя в себя, Введенский первым делом принялся утешать плачущую Олю. Он гладил её по голове, по плечам, говорил, что сам не понимает, как это произошло, и что в следующий раз, когда снова встретится с Пророком – посланником Высшего разума, обязательно выйдет из медитации по первому её зову.

Оля перестала плакать.

– Каким посланником?

– Необыкновенным!

Введенский взял Олину ладонь и, целуя её, в восторженных тонах принялся описывать Пророка – как он выглядел, как себя вёл, что говорил о будущем мира вообще и о Третьей мировой войне в частности. Хотел похвастать тем, что был принят им в ученики, но, увидев с каким недоверием одноклассники слушали его, решил повременить.

Спросил:

– Вы мне что, ребята, не верите?

Ребята переглянулись и сказали, что верить-то они ему верят – слышали, какие необыкновенные виденья иной раз посещают йогов во время длительных медитаций – однако всерьёз обсуждать эту тему не хотят по причине того, что обсуждать тут по большому счёту нечего.

– То есть, вы считаете: мне всё это привиделось, – уточнил Введенский. – Да?

Проскурин ответил: да, считаем, а Кузнецов – самый продвинутый среди одноклассников в теории медитаций, добавил, что поскольку медитация и сон – это изменённые состояния одного и того же сознания, то ему, Введенскому, нечего тут, понимаешь, обижаться и кривить перед ними недовольную рожу.