Девятый Дом

Серые ненавидели любые напоминания о смерти и угасании: ламентации, погребальные песни, поэмы о горе или утрате – сработать могла даже особо виртуозная реклама морга.

– Как насчет и того, и другого? – спросила Алекс.

– В этом нет никакой необходимости. Мы не тратим силы понапрасну.

Она не выглядела убежденной. Ее тревога удивила Дарлингтона. Возможно, Алекс Стерн и была испорчена и необразована, но до сих пор она проявляла немалое мужество – по крайней мере, когда речь не шла о мотыльках. Где же та сталь, блеск которой он мельком заметил? И почему ее страх так сильно его разочаровал?

Когда они уже заканчивали делать отметки, чтобы замкнуть круг, через турникет прошел молодой человек в шарфе, из-под которого виднелись одни его глаза.

– Почетный гость, – пробормотал Дарлингтон.

– Кто он?

– Зеб Йерроумэн, вундеркинд. Или бывший вундеркинд. Не сомневаюсь, что у немцев есть название для дарований, которые вышли из возраста enfant terrible[11].

– Тебе ли не знать, Дарлингтон.

– Как жестоко, Стерн. У меня еще есть время. На первом курсе в Йеле Зеб Йерроумэн написал роман, опубликовал его еще до выпускного и был любимчиком нью-йоркского литературного сообщества несколько лет подряд.

– И как книжка, хорошая?

– Неплохая, – сказал Дарлингтон. – Неудовлетворенность, безумие, ранняя любовь, обычный роман воспитания, а происходило все, когда Зеб работал на разоряющейся молочной ферме своего дяди. Но его слог впечатлял.

– Так он здесь, чтобы кого-то наставлять?

– Он здесь, потому что «Королек» вышел почти восемь лет назад, и с тех пор Зеб Йерроумэн не написал ни слова, – Дарлингтон заметил, что Зелински подает знак Императору. – Пора начинать.

Аврелианцы встали в два ровных ряда лицом друг к другу по обе стороны длинного стола. На них были длинные балахоны, похожие на мантии хористов. Их длинные заостренные рукава касались столешницы. На одном конце стола стоял Джош Зелински, на другом – Император. Оба надели белые перчатки, какими листают древние манускрипты, и развернули по всей длине стола какой-то свиток.

– Пергамент, – сказал Дарлингтон. – Сделан из козьей кожи и вымочен в бузине. Дар музе. Но это не все, чего она требует. Пошли, – он отвел Алекс назад к первым отметкам, которые они начертили. – Будешь присматривать за южными и восточными воротами. Не вставай между отметками без необходимости. Если увидишь, что приближается Серый, просто прегради ему дорогу и воспользуйся кладбищенской землей или произнеси смертные слова. Я буду следить за севером и западом.

– Как? – ее голос звучал нервно и агрессивно. – Ты же их даже не видишь.

Дарлингтон достал из кармана пузырек с эликсиром. Дальше оттягивать было нельзя. Он сломал восковую печать, откупорил пробку и, не дав себе задуматься о самосохранении, выпил содерджимое.

Он так и не смог привыкнуть к этому – рвотному позыву, горечи, прокатывающейся от заднего неба до самого затылка, – и сомневался, что это когда-либо случится.

– Блядь, – выдохнул Дарлингтон.

Алекс моргнула:

– Кажется, я еще ни разу не слышала, чтобы ты матерился.

Он покрылся гусиной кожей и попытался совладать с дрожью:

– Я с-ставлю ссс-квернословие в од-дин ряд с признаниями в любви. Лучше употреблять их в меру и только от ч-чистого сердца.

– Дарлингтон… твои зубы должны стучать?

Он попытался кивнуть, но, разумеется, и без того уже судорожно кивал.

Принять эликсир было все равно что окунуть голову в Великий Холод или выйти в длинную темную зиму. Или, как когда-то выразилась Мишель, «все равно что тебе в задницу засовывают сосульку».

«Но менее локализированно», – попытался тогда пошутить Дарлингтон. Но ему хотелось потерять сознание от вызывающей содрогания жути. Дело было не во вкусе, не в холоде, не в дрожи. Дело было в ощущении, что ты только что соприкоснулся с чем-то ужасным. В то время ему не удалось дать определение этому чувству, но через несколько месяцев он ехал по шоссе «I-95», когда вылетевший на его полосу трактор разминулся с его машиной разве что на миллиметр. В кровь ему выбросило адреналин, и во рту появился резкий привкус раскрошенного аспирина. Тогда-то он и вспомнил вкус Пули Хирама.

Вот каково это всякий раз бывало – и будет, пока очередная доза наконец не попытается его убить, а его печень не станет токсичной. Нельзя постоянно подкрадываться к смерти и макать ножки. Однажды она схватит тебя за лодыжку и попытается затянуть на глубину.

Что ж. Если это случится, «Лета» найдет ему донора печени. Он такой не первый. И не каждому повезло обладать врожденным даром, как Гэлакси Стерн.

Теперь, когда трясучка прошла, мир на мгновение стал молочным – Дарлингтон словно видел золотой блеск Бейнеке сквозь толстую катаракту паутины. То были слои Покрова.

Когда они перед ним раздвинулись, его зрение прояснилось. Привычные колонны Бейнеке, облаченные в мантии члены «Аврелиана», опасливое выражение лица Алекс снова обрели свой обычный вид – только вот он увидел старика в твидовой куртке, который сначала парил в воздухе у кейса с Библией Гутенберга, а потом подлетел поближе к коллекции реликвий Джеймса Болдуина, чтобы получше их разглядеть.

– Я думаю… Я думаю, это… – он удержался, чтобы не назвать Фредерика Прокоша по имени. Имена устанавливают близость и могут создать связь с мертвецом. – Он написал свой когда-то знаменитый роман «Азиаты» за столом в библиотеке Стерлинга. Интересно, не является ли его фанатом Зеб.

Прокош утверждал, что непостижим, что остается загадкой даже для ближайших друзей. И все же вот он, слоняется по библиотеке колледжа в загробной жизни. Возможно, оно и к лучшему, что эликсир так дорог и отвратителен на вкус. Иначе Дарлингтон бы пил его каждый день, только чтобы мельком увидеть нечто подобное. Но сейчас пора было браться за работу.

– Стерн, отправь его восвояси. Но не встречайся с ним взглядом.

Алекс поворочала плечами, как выходящий на ринг боксер, и, отводя глаза, подошла к Прокошу. Она залезла в свою сумку и достала пузырек с кладбищенской землей.

– Чего ты ждешь?

– Не могу снять крышку.

Прокош поднял взгляд от стеклянного кейса и поплыл к Алекс.

– Тогда скажи слова, Стерн.

Продолжая возиться с крышкой, Алекс шагнула назад.

– Он не может тебе навредить, – сказал Дарлингтон, вставая между Прокошем и входом в круг. Ритуал еще не начался, но лучше было бы обойтись без накладок. Дарлингтону не слишком улыбалось рассеивать этого Серого лично. Он и без того слишком много знал об этом призраке: если он изгонит его обратно за Покров, может невольно создать между ними связь.

– Ну же, Стерн.

Алекс зажмурилась и закричала:

– Не робей! Никто не бессмертен!

Прокош беспокойно вздрогнул, вскинул руку, словно чтобы отмахнуться от Алекс и метнулся прочь сквозь стеклянные стены библиотеки. По сути, смертные слова могли быть какими угодно. Главное, чтобы в них упоминалось о том, чего Серые боялись больше всего, – о необратимости кончины, о жизни без наследия, о пустоте загробного мира. Дарлингтон научил Алекс некоторым словам из тех, что было проще всего запомнить, – с орфических пластин, найденных в Фессалии.

– Видишь? – сказал он. – Все просто, – он покосился на аврелианцев: кое-кто из них хихикал над пылким восклицанием Алекс. – Хотя кричать было не обязательно.

Но Алекс, казалось, было все равно, что она привлекла к себе внимание. Она сияющими глазами глядела туда, где всего несколько секунд назад находился Прокош.

– Просто! – сказала она и, нахмурившись, посмотрела на пузырек с землей в своей руке. – Так просто.

– Стерн, ты могла бы побахвалиться хоть немножко. Не лишай меня радости поставить тебя на место, – когда она не ответила, Дарлингтон произнес: – Пошли, они готовы начинать.

Зеб Йерроумэн стоял во главе стола. Он снял рубашку, обнажившись до пояса: бледная кожа, узкая грудь, руки напряженно прижаты к бокам, как сложенные крылья. За последние три года Дарлингтон видел во главе этого стола множество мужчин и женщин. Некоторые из них были членами «Аврелиана». Другие просто заплатили высокую цену, требуемую фондом общества. Они приходили, чтобы сказать свое слово, выставить свои требования, надеясь увидеть нечто особенное. Нужды их были разнообразны, и «Аврелиан» менял место проведения ритуала в зависимости от их потребностей: надежные брачные договоры составлялись в холле юридического колледжа. Подлоги обнаруживались под бдительным оком бедного, обманутого «Цицерона, открывающего могилу Архимеда» Бенджамина Уэста в университетской художественной галерее. Сделки, связанные с землей и недвижимостью, заключались высоко на Ист-Роке с видом на мерцающий далеко внизу город. Может, магия «Аврелиана» и слабее, чем у других обществ, зато более подвижна и практична.

11

Enfant terrible (франц.) – несносный, избалованный ребенок.