Unknown

Пока она размышляла, папка прилёг рядом, сердце её замерло от предчувствия, его писун торчал вверх. «Решится ли папаня вставить его в меня? Надо его подтолкнуть». Раздвинула ноги, одной рукой похлопала по манде, другой толкнула писун, тот пружинно закачался. Папаня охнул, чертыхнулся и навалился на Ксюшу, соски её затвердели, в кунке пожар, сейчас случится этот миг.

И случился. Руками он ухватил Ксюшу за тугие сиськи, а его член скользил по промежности в поисках входной женской щели и её нежных губ — и нашёл: вот они!

Дальше описывать нет сил. Пусть останется в тайне этот инцест.

Так что Аксинья Астахова потеряла невинность в трогательной и романтичной обстановке, в саду, под той же яблоней, под которой Адам сломал целку нашей прародительнице Еве — кстати, это было первое кровосмешение: ведь «она плоть от плоти его».

Но всё же позволим немного общих рассуждений.

Описанный случай с Аксиньей и её папой — крайне редкое явление, когда инстинкт интима, обоюдное взаимное желание совокупления у близких родственников подавляет родственный инстинкт. Они в этот миг забывают о близком родстве и чувствуют себя просто мужчиной и женщиной. При норме у сына никогда не встанет на мать, у отца на дочь, у брата на сестру, даже ежели оба голые, — действует инстинкт отторжения. Ежели в редчайших случаях это случается, то это интим-девиация, разновидность болезни. Даже у дальних родственников, когда это случается, и случается нередко, и не так запретно, здесь инстинкт отторжения почти спит, всё равно это связано с преодолением чувства стыда и последующего раскаяния.

Но если только один из близких родственников потерял берега и захотел, а другой как партнёр не хочет, ничего не случится: хочется — перехочется, в крайнем случае — мелкий бытовой скандал и размен квартиры. Ну а если оба с отклонением от нормы, оба хотят, тогда об этом никто не узнает, это их крест, им его нести, разве что писатели, сценаристы реконструируют событие. Никто не вправе их осуждать, как не осуждают ныне нетрадиционную ориентацию и однополые пары.

***

Так что, ежели у вас проездом на одну ночь дальняя родня и все чинно и весело общаются днём, ничто не предвещает что-то ночью, увы, зачастую уже за ужином начинается «артподготовка» к ночным «боям»: племянник пожал ляжку любимой тётушки — и та густо покраснела, дядюшка запустил руку под юбку племянницы — и та томно заулыбалась, внук положил ладонь на бабушкин лобок — и у неё округлились глаза, абитуриентка пощёлкала пальцами по ширинке студента — и у того взлетели брови, — и все промолчали и потупили очи. И выясняется, что ночь всё меняет и в свои права вступает член и манда, и вот уже «шёпот, робкое дыханье», «двух сердец одно решенье», пальцы рук двоих заговорщиков касаются и искрят, и всё это молча.

И вот уже племянник раздвигает тётушке покорные ляжки, сжимает сиськи и осторожно и бережно вводит без рук свой твёрдый нетерпеливый от предвкушения чуда обладания в её мягкую трепетную плоть и е…ёт тётушку-милашку, робкую, стыдливую — ей 45, ему 15, — покрасневшую от смущения и срама, со слезами на глазах простившуюся с верностью мужу. И она шепчет:

— Не говори ничего, я всё поняла, вырос ты, сегодня ночью ты мой мужчина... Только один разок, не более, и по-тихому — не разбудить бы кого…

А сама ликует, как сладко постыдное дело, муж давно надоел, ласкает редко.

— Что? Ещё раз хочешь? Договорились же об одном разе. Нет-нет, не разрешаю... Ох, ладно, е…и без разрешенья... Но обещай, что про нашу тайну никто не узнает... Что-о?! Ещё хочешь... Третий раз меня хочешь? Да ты, юноша, прям интим-маньяк! Шучу, мне приятно, что так тебя мои прелести околдовали, мужу-то хватает раз в месяц, а я и не подозревала, что мужчинам надо столько за ночь. Всё-всё, на первый раз хватит, утро уже. Решаем так: когда я буду дома одна или ты один, тогда встретимся, и я твоя на весь день и на всю ночь, и буду ходить голой по квартире, и дам тебе в любой позе, даже в душе... Что? Опять не согласен? Хочешь сейчас и именно утром, потому что утром:

Грудь болит, в ногах ломота,

Х…й стоит, е…ать охота!

Ну ты и циник, а какие ласковые, милые стихи знаешь. Уговорил... Будь по-твоему... Никогда б не подумала: такой был скромный, застенчивый мальчик — и оказался такой охочий до женских прелестей... Настоящий мачо-любовник, не постеснялся принудить меня отдаться и трижды за ночь вые…ал родную любимую тётю.

А утром он подводит итог и размышляет: «Ну и дела, ну и тётушка, младшая папина сестрёнка. Впрочем, никакая не тётушка, а шикарная женщина. Ла нет ей 45, много прибавила, чтоб меня остановить. А губки у неё — зае…сь, титечки у неё — зае…сь, ляжки у неё — зае…сь, попочка у неё — зае…сь, п…дёночка у неё — зае…сь, и сама вся такая е…учая, повезло мне с первой женщиной».

И она утром заново мысленно переживает начало ночного события (он наконец переместился на свою кровать): «Вот он за ужином положил руку мне на ляжку: я хочу тебя, сигналит. Я не убираю его руку: согласна, отвечаю тем самым. Мне постелили на полу в его комнате, положили кошму и толстый тюфяк. Мои сомнения развеяли: он ещё мальчик, не интересуется женщинами, не побеспокоит. Так ли это? А зачем положил руку мне на ляжки? Если б мужчина — понятно, но безусый юноша… Сейчас посмотрим...

Начинаю медленно раздеваться при свете ночника, он видит мои плечи, изгиб спины и попу, самую красивую в Европе. Поворачиваюсь к нему передом: одной рукой стыдливо прикрываю полные груди-арбузики, второй — охраняю лобок. Он покидает свою кровать и голышом робко, несмело идёт ко мне, у него торчит и качается. Отводит мои руки, и я кладу их ему на плечи, он прихватывает меня за талию и прижимает. Мы сливаемся телами и молча опускаемся на моё брачное ложе, взаимное желание преодолело взаимный стыд, срам, смущение, сомнение и даже опасность: застукают и пристыдят. Предчувствие любви приятнее интима?

Но как себя вести? Изобразить недотрогу, ведь, судя по тому, что не умеет целоваться, я у него первая, да и он мой первый «левый», или изобразить покладистую? Может, просто полежим рядом? О нет, раздвигает мои ляжки, гладит ладонью там, где не был ещё ни один другой, кроме мужа. Пока я размышляю, он уже проник в меня, и я в нирване, я на облаках, я улетела на облака, порхаю там бабочкой. Как он меня любит, не как родную тётю, а как чужую желанную женщину, со всей пылкостью юности; и я его люблю, мне он сейчас не племянник, а чужой желанный мужчина, и я отдаю ему всю женскую нежность и страсть».

…Вот и дядюшка совратил двоюродную бесстыжую племянницу на всю ночь. Ему 45, ей 15, и она шепчет: «Продолжай, не бойся: кто проснётся — пошлём нафиг». Да он и не думает остановиться: «...не растерялся, на молоденьку забрался и почувствовал себя в раю».

Даже внучок залез под одеяло к троюродной бабушке, прижался — мол, погреться хочу. Ему 14, ей 54, и вдруг зашептал: «Дай разок, дай пое…ать», — и уже шарит там рукой.

— Да хоть два, — шепчет, — но стара я для этого, тебе б начинать надо с женщиной помоложе.

— Не, ба, я хочу только тебя. Сразу, как увидел, понял — моя, как бы это сделать с тобой.

— Гм... Чего это? Массаж, что ли?

— Ба, ну что ты, право! Пое…ать тебя хочу...

— Ого, даже так... Ну, тогда уговорил, но ты мал, встанет ли у тебя на меня?

— Ба, да он уже встал, вот потрогай

— Что значит он?

— Ба, кончай прикалываться! Х…й, конечно...

— Другое дело, всё назвал своими именами. Ох, согрешу, пое…усь с тобой... Да куда ж ты тычешь? Впервой, видать. Ну, давай сама вставлю. Что ж ты замер? Надо двигать, в меня — из меня, вперёд-назад, иначе он не размякнет. Да потише ты, разбудим кого, стыдоба, ой как стыдно… Да не слушай ты меня, е…и, е…и; никогда такого со мной не было, чтобы я такому юному мужчине дала, и вот опять, хотя...