Unknown

Делаем это очень тихо, она молчит... Встала, ушла, вернулась. Потрогал — явно не она, титьки и жопа поболе... Совокупляемся громче, она постанывает... Встала, ушла, вернулась. Потрогал — не она, другая, титьки и жопа ещё боле... Е…ёмся от души, без оглядки, она орёт... Младшенькая оказалась посмелее... Пытается встать и уйти, ухватил за сиськи:

— Не пущу, лежи...

— Почему? Сестрёнок-то отпустил...

— У тебя п…да самая лучшая, будем ещё... Тебя я недо…б.

— Что значит «недо…б»? Я почувствовала, что ты кончил в меня...

— Ну что ты, право: ты виновата уж тем, что хочу тебя я ещё раз пое…ть...

— Признаюсь и я: у тебя лучший х…й из тех, что меня е…ли.

После таких признаний я хотел с ней уединяться, но на свидания не приглашал, боялся гнева подружки Ниночки... Но как завижу, что пошла в лес за земляникой или орехами, крадусь, как фавн за нимфой... Признаюсь, после той ночи, я крался и за средней и за старшей сестрицами, но вместе поесть землянику и мёд удавалось только с младшей. Вскоре я покинул эту деревню, они тоже — вышли замуж.

…А тут и утро. Пропели петухи. Но кто же их испортил до меня? Они погодки, на год-два постарше и смотрели на меня равнодушно, когда мы вместе купались в речке Велетьме, не считали за жениха, и я на них не возбуждался, впрочем как и на других деревенских девочек. А-а, понял, они по воскресеньям ходили на танцы в соседнее село... А я ещё не ходил…

Совершенно неожиданно их маманя сделала мне прощальный привет перед отъездом — и у нас с ней было. У нас не было бани в огороде, я иногда мылся в общественной бане в Кулебаках, где учился, а на каникулах — у соседей. Принесу воды, дров, и мне дозволялось мыться последнему. Я мылся всегда один, а мечтал: хорошо бы с тётей Дуней помыться вместе, и тогда... я бы её... она мне... и мы с ней... И вдруг мечта сбылась.

Пошёл в баню в последний раз — завтра уезжать на работу по распределению в Таганрог, — захожу в баню, уже темно. Как всегда, думал, последний, а там соседка тётя Дуня домывается, хлещет себя веником, вся в прилипших банных берёзовых листьях.

— Ой, извиняюсь, я попозже...

— Нет-нет, вовремя, меня веничком попаришь...

— А что скажет дядя Коля?

— Да мы ему не скажем, а он, как всегда, после бани выпьет стакан самогона и спит до утра...

— Стесняюсь я, неловко как-то...

— Ага, стесняется он, я всё про тебя знаю: с дочками переспал, не стеснялся. Светлану Ивановну проворонил, первая красавица на селе, всю жизнь будешь жалеть, что не попробовал её, сниться будет, — между прочим, моя подруга и ровесница, фигуры у нас одинаковые. Меня что, не хочешь попробовать, так и выпустишь из бани? А ведь замечала я, как ты на меня одетую поглядывал и глазами раздевал... Между прочим, мой Колюня двадцать лет назад Светке-то целку сломал, но женился на мне, а её муженёк долго ко мне клеил, но я ему не дала. Глазами-то меня все деревенские мужики раздевают, но никому не дала. С тобой, мой юный сосед, другое дело: завтра уезжаешь... Хорошо похлестал веником спинку, теперь давай ножки и животик, и это место. Знаешь, как называется? Чего отвернулся? А повернись-ка, парень, ко мне. Вона в чем дело, встал у тебя на меня... А у бабы боишься попросить, думаешь, напугал бабу х…ем.

Комплекс Мадонны на этот раз не сработал: либо он не возникает, если у мамы дочка, либо вот что баня-то животворящая делает; наконец, возможно, у тёти Дуни была подъёмная сила посильнее, чем у Светланы Ивановны. Возможно, у нас получилось потому, что она предложила заняться этим открытым текстом, да и я действовал посмелее, чем в первый раз с тётей Светой. Однозначно могу сказать, если я не чувствовал встречного желания (лучше — выраженного откровенно), у меня никогда не вставал.

***

В этой деревне я прожил с 12 до 18 лет, в мою бытность никто из сверстников девкам целки не ломал, видимо, мы поздно мужали. А вот в предыдущем поколении это считалось чуть ли не нормой: девки приглашали парней спать на сеновал и легко теряли невинность.

Был даже случай из ряда вон: три отчаянные девицы пригласили на сеновал трёх безбашенных парнишек, чтоб целки сломали. Парни девочек поимели и удивились:

— Чего ломать-то? Вы уже.

— Знаем, — отвечают, — но нам интересно, чтобы здесь и сейчас каждый из вас пое…ал каждую из нас, да так, чтобы одна пара е…лась, а остальные смотрели — вроде как кино...

В деревне одно время подвизался дезертир-бандит Лёшка Пахомов, днём прятался в лесу, а ночью сердобольные девки брали его спать с собой на сеновал. Ночью разомлевшая девица могла потолкать его в бок и томно попросить: «Лёша, положи наган в пилотку», — и захихикать от двусмысленности. Скольким девушкам он положил «наган» в «пилотку», проказницы не раскололись, а история умалчивает.

Не отсюда ли похабная припевка:

Как в зареченском колхозе

Е…ут девок на навозе...

Или:

Как у леса на опушке

Девки выстроились в ряд:

Две е…утся, две смеются,

Две поё…аны стоят...

Я-то точно был отсталым и к 18 годам, приступить со своей подружкой к решительным действиям всё ещё не решался. Некоторые девицы меня интриговали:

— Чего ты ходишь с Нинкой, взявшись за ручку, и у вас этого нет... Пойдём со мной, я не такая красавица, но манда у меня получше...

Я не отреагировал. Через три года, будучи в Таганроге, получаю письмо из Нижнего Новгорода (тогда город Горький) от Нины:

— Мне сделано предложение, выходить ли мне замуж? Ты как?

— Никак, выходи, — ответил я.

Моё положение было весьма незавидным: жил в общежитии, четверо в комнате, работал слесарем, занимал три рубля у Жени Костюка до получки — не до женитьбы.

К тому же я успел забыть своих деревенских северных подружек и увлекался городскими южными красотками.

Все трое, с кем я жил, были постарше меня и большие оригиналы по женской части.

Грукало крутил роман с замужней уборщицей, несравненной Глафирой: она приходила убирать нашу комнату и заваливалась к нему в койку, пока он спал после ночной смены. Она была весьма любвеобильна и имела любовников и в других комнатах. Он не ходил на танцы, так как девушки отказывались с ним танцевать: у него сразу вставал. Я завидовал Грукало и, когда мы с Глашей оказались вдвоём в комнате и она играла передо мной попою и титьками, пригласил в свою койку.

Она отказалась: «Нам запрещено иметь двух любовников в одной комнате, это уже будет разврат; вот ежели сосед твой съедет — не помню как его зовут, — тогда...»

«Запрещён не только второй любовник в одной комнате, — продолжала она, — но и второй раз в одной комнате — уволят. Тот, кто вроде спит на соседней койке, конечно, страдает и вздыхает, но терпит, пока сосед топчет меня так, что казённая кровать ходит ходуном, вот-вот развалится, пружины яростно скрипят и я в улёте. Терпит потому, что соблюдает правило: когда он приведёт девушку или мою коллегу с нижнего этажа, то сосед будет терпеть.

Я сюда и на работу устроилась ради этого скрипа, дома-то, когда с мужем, кровать не скрипнет и не дрогнет — очень прочная, а это скучно; но лишнего мне не надо, вакансий сейчас у меня нет, сама выбираю партнёра, в некоторых комнатах и вовсе никому не даю.

Изредка случались сбои в отлаженной системе: это, когда не я заваливалась с большой охотою в койку к правильному партнёру, а кто-то без спроса хватал меня за бёдра и с большой охотою затаскивал к себе в койку. Я для порядка молча отбрыкивалась, а в конце отвешивала ему оплеуху, и оба расставались довольные. Испытать такое нежное псевдонасилие очень приятно для разнообразия.

Иногда ради женского любопытства совращаю новенького жильца: расстёгиваю нижние и верхние пуговки халата и начинаю работать шваброй под его кроватью, на которой он лежит, и наклоняюсь над кроватью. И как-то само собой оказывается, что мы уже лежим вместе, шутливо боремся, я шепчу положенное: